Александр Невский
 

Пятое поколение (1308—1325)

Из гусеницы — в бабочку

Преобразования, выпавшие на время пятого поколения, были грандиозными. Историки отмечают, что в первой четверти 14 века в Улусе Джучи сложилась единая система управления империей, стабилизировались границы, появилась огромная армия, состоящая в основном из мелких держателей условных владений.

Как писал Г.А. Федоров-Давыдов, «к этому времени завершилось формирование государства джучидской монгольской аристократии. Резко возрастают центральная власть и ее аппарат, могущество и сила хана. Страна управляется ханскими наместниками». В сфере идеологии важным событием стала государственная исламизация властной элиты. Изменилась внутренняя и внешняя политики государства. О чем свидетельствует тот факт, что ни крупных войн, ни восстаний в эпоху Узбек хана не было. В столетней вялотекущей войне с Хулагидами в Азербайджане отмечаются лишь успешный поход Узбека (1318—1319 гг.), и неудачи ордынцев (1325 и 1335 гг.). В это мирное время стремительно, как растет бамбук, выросло более сотни степных городов.

Система общества и государства стала несравнимо более сложной, ритм ее жизни ускорился на порядок, а возможно, даже на несколько порядков. Чтобы понять смысл перемен, необходимо обратиться к метафоре. Если взять аналог из биологии, то метаморфозу тюркского степного общества в пятом поколении можно уподобить преобразованию гусеницы в бабочку, или переходу зародыша человека из внутриутробного состояния в самостоятельное — рождению человека. Для общества — это явление рождения цивилизации. Что это — трагедия, как психологи расценивают разницу между жизнью человека в утробе матери и после появления на свет? Для многих, наверное, так оно и было. Или же радость жизни, насыщенной потоком новых ярких впечатлений, познаний, переживаний? И так тоже было. Для нас важно понять, как был подготовлен переход в новое качество, и каким оно было в реальной жизни. Разумеется, из-за дефицита конкретных данных далеко не все мы можем сейчас понять и представить, но попробуем сделать это, обращая главное внимание не столько на качественные характеристики, что уже сделано предшественниками, сколько на количественные.

Сеть степных городов

Мы не знаем точно, когда численность кочевников перешла порог кормящих возможностей земли, но знаем, что это случилось если не при жизни еще четвертого, то в течение жизни пятого поколения. Произошло это не в один день, год, но в какое-то одно из десятилетий: либо последнего 13 века, либо, что более вероятно, первого 14 века. Мы не знаем, насколько был осмыслен современниками переход из одного состояния отношений людей и земли в другое. Задумывается человек, как правило, тогда, когда что-то неблагополучно в жизни, и возникает два извечных вопроса: кто виноват и что делать? Если негативных моментов мало, то и думают о них мало. Казалось бы, все в жизни людей того времени складывалось наилучшим образом: военное могущество в зените, отношения власти и подданных отрегулированы, знать богата и народ не голодает. Но история свидетельствует, что именно в условиях видимого благополучия нарастает самый тяжелый кризис, связанный со взаимоотношениями человека и природы (пример см.: Кульпин. Человек и природа в Китае. 1990). Тюрки пятого и шестого поколений почти целиком жили в правление Узбек хана (1312—1342), которое оценивается и современниками, и историками как эпоха расцвета империи и городской жизни.

«Если самое начало истории Золотой Орды характеризуется отсутствием каких-либо оседлых поселений и тем более городов, то вершина расцвета этого государства совпадает с бурным развитием городской жизни... Правление Узбека (1312—1342) характеризуется высшим расцветом экономической и военной мощи Золотой Орды, значительными достижениями в области культуры и ремесла, — пишет Вадим Егоров. — Резко разрастается площадь городов, а первая столица государства — Сарай — по размерам превосходила многие центры европейских государств. Население ее к этому времени насчитывало около 75 тыс. человек, что для 14 века представляло огромную цифру. Здесь проживали монголы, кипчаки, асы, черкесы, русские, византийцы, причем источники свидетельствуют об их распределении по особым кварталам. Сами города застраиваются монументальными зданиями общественного характера и пышными дворцами аристократии. Иностранное купечество восхваляет хана за организацию совершенно безопасных и удобных караванных дорог, по которым беспрепятственно осуществляется связь из Западной Европы через Кафу, Азак, Сарай, Хорезм, Бухару и Самарканд с далеким Китаем» (Егоров, 2005).

Однако, мы не знаем ни точного количества городов, ни численность горожан, и лишь по косвенным данным можем предполагать, каким был рост городского населения. Еще недавно конкретных исследований такого рода не было. И потому вопрос о числе городов остается дискуссионным. «По данным археологических исследований и средневековых карт, — пишет Вадим Егоров, — во второй половине 14 века в Золотой Орде известны остатки 110 городов, как основанных самими монголами, так и восстановленных ими после разрушения. Наиболее крупными и известными из них были: Сарай, Сарай ал-Джедид, Сарайчик, Хорезм, Хаджитархан, Болгар, Укек, Азак, Бельджамен, Казань, Маджар, Дербент, Крым, Мохши, Аккерман». При этом ученый добавляет: «названия большей части золотоордынских городов не сохранились и известны лишь их археологические остатки». Однако с такой оценкой количества городов не был согласен Г.А. Федоров-Давыдов. Он писал: «В научной литературе со ссылками на работы В.Л. Егорова бытует представление о большой урбанизации Золотой Орды, которое, очевидно, является реакцией на старое представление о Золотой Орде как о стране совсем без городов либо с малым их числом. Называют 110 золотоордынских городов или близкую цифру. Однако в статье и книге В. Л, Егорова названы пункты, где встречаются Золотоордынские древности вообще, не всегда города, которых, конечно, было значительно меньше» (Федоров-Давыдов 1994).

Для историков, специализирующихся на конкретном объекте исследования, важны детали. Важно знать, сколько именно было степных городов. Но, если выйти за пределы узкой специализации, то так ли важны плюс-минус, к примеру, 20 процентов — 80 или 130? И то и другое — однопорядковые величины и значительные. Число свидетельствует о сети городов, а если они взаимосвязаны — о системе. Далее, раз величины однопорядковые, то на первый план выходят уже качественные характеристики. Для средневековья среди таких характеристик в первом ряду стоит конфессия.

Ислам и город

Монголы держали равную удаленность от всех народов и конфессий. Джучиды же в интервале смены трех поколений (третьего-пятого) осуществили решающий для себя шаг — этнический. В третьем-четвертом поколении они этнически тюркизировались, следовательно, связали свою судьбу с одним из многих народов империи, стали с ним одним целым, и одновременно, что не менее важно, тем самым этнически отделили себя от других народов. Значит ли это, что элита отделилась стеной от знати других этносов? Стена, безусловно, возникла. Но ее размеры определялись в средневековье не столько этническими, сколько конфессиональными различиями. Всегда искали своих по вере и контактировали, прежде всего, с ними.

В пятом поколении элита Улуса Джучи осуществила непростой (не все представители знати тогда, а впоследствии не все тюрки были с этим согласны), но окончательный выбор конфессии — исламизировалась. Вот как об этом пишет Вадим Егоров: «Сначала кандидатура Узбека (на трон — Э.К.) дружно и с негодованием была отвергнута всей монгольской аристократией, поскольку претендент был ортодоксальным мусульманином. Кочевые феодалы явно не желали повторения ситуации, возникшей при Берке, предпочитая оставаться в языческом неверии в единого бога. Оценив ситуацию. Узбек... перебил своих недоброжелателей... Государство оказалось на пороге крупного общественного потрясения и резкой перемены всей внутренней жизни. Естественно, что первым шагом нового хана явилось введение Ислама на всей подвластной ему территории — от Дуная до Иртыша. Сделано это было с полным учетом неудачного опыта Берке, пытавшегося утвердить господство новой религии путем убеждения в ее превосходстве над языческими обрядами и шаманским ритуалом. Узбек просто приказал перебить всех служителей неугодного ему культа, которых оказалось, по сообщениям источников, около 30000» (Егоров, 2005).

Следствием выбора религии был и выбор ориентации культурной эволюции. А именно, на усиление связей с исламским миром и, по принципу компенсации, на ослабление связей с христианскими странами и народами. Элита Золотой Орды связала дальнейшую эволюцию своей культуры с народами Ислама. И это, безусловно, должно было иметь долговременные последствия. Вопрос этот требует специального изучения, которое в настоящее время еще не осуществлено. Современный уровень состояния науки не позволяет однозначно ответить на вопрос: были ли связаны между собой, а если да, то как были связаны, процессы исламизации населения степи и ухода вассальных русских земель из Золотой Орды. Однако фактом является то, что именно в правление Узбек хана, осуществившего насильственную исламизации) неисламской знати Улуса Джучи, начался процесс перехода русских княжеств в Великое княжество литовское (см. Кульпин, Петкевич, 2004), как оказалось впоследствии, необратимый.

Безусловным фактом, подтвержденным многочисленными археологическими раскопками, является исламизация степного города: во всех городах присутствуют мечети и крайне мало храмов других конфессий. Это говорит о том, что городская цивилизация Золотой Орды имела мусульманскую окраску. Но говорить о мусульманизации, условно сельской местности, то есть степи невозможно. О том, что степь была не только не полностью, но возможно, лишь частично исламизирована, косвенно свидетельствует ряд фактов. Факт стремительного появления в Московском государстве эпохи Ивана Грозного казачества далеко за пределами традиционного славянского расселения: не только на Дону, но и на Тереке и Яике (Урале). Факт, что вплоть до начала 19 века казаки были двуязычными и при этом в быту говорили не как-нибудь, а именно, по-татарски, сохраняли свое татарское происхождения в названиях населенных пунктов. Вспомним, что герой «Тихого Дона» Григорий не откуда-нибудь, а из хутора Татарского.

Полис и хора

От Древней Греции к нам пришло двуединое понятие — полис и хора — город и его ближайшее сельское окружение. Это понятие подразумевает не просто сельскохозяйственное, но земледельческое окружение города. Город способен существовать и развиваться, за малыми исключениями, только вместе с земледельческой округой, производящей избыток сельскохозяйственных продуктов, прежде всего, зерна.

Традиционно город связан со своим сельским окружением. С точки зрения общепринятых представлений золотоордынский город не имел хоры, органично связанной с городом. Отсюда Г.А. Федоров-Давыдов оценивал связи золотоордынских городов с окружающей сельской периферией Орды по большей части как механический симбиоз, поддерживаемый лишь силой ханской власти.

Лишь иногда ученый говорит о частично начавшемся процессе слияния двух миров: «В некоторых областях этот сплав (горожан и кочевников) достиг уровня синтеза новой культуры..., а в других областях мы чувствуем в значительной степени механическое соединение разнородных традиций» (Федоров-Давыдов 1997).

Главная причина «механического соединения», по Федорову-Давыдову, города и села в том, что эти города не имели развитого земледельческого окружения. Природные условия до сих пор не позволили превратить земли вокруг нижней Волги в пашни и сады. Исключение составлял и составляет ныне длинный узкий остров между Волгой и ее протоком — Ахтубой, а также узкая полоска левобережья Волги. Но и там занимались не земледелием в главном смысле этого слова — зерноводством, но разведением садов.

Не было у степных городов Золотой Орды окружающего массового оседлого земледельческого населения, не было постоянных, связанных с городами сельских миров. Были временные сельские соседи — кочевники, приходившие к городам зимой и жившие зимой, собственно говоря, практически в самом городе, составляя его временные палаточные (юртовые) кварталы. Но уже ранней весной временные жители уходили от городов. В этом также проявлялась особая человеческая природа, специфическая свобода выбора образа жизни: оседлого или подвижного, наконец, компромиссного — маятниковых или спонтанных миграций. Тюркская знать и ее челядь могли в зависимости от желания постоянно жить в благоустроенных городах, на время (пикник) уходить в степь, сезонно мигрировать. Эта свобода передвижения, которая становится естественной для все большего числа нынешних жителей развитых стран, в средневековье была привилегией немногих.

Но, по мнению В.Л. Егорова, в отличие от Г.А. Федорова-Давыдова, кочевая мобильность не была препятствием тесных связей горожан и номадов. «Безусловным своеобразием Золотой Орды среди всех европейских и азиатских государств было тесное переплетение в повседневной жизни и хозяйственной деятельности двух укладов — кочевого и оседлого. Причем роль последнего со временем возрастала и расширялась, достигнув вершины к середине 14 века. Это, казалось бы, противоречивое двуединство прослеживалось даже в политической структуре государства. Наиболее ярко оно проявлялось в том, что сам хан с ранней весны до поздней осени в сопровождении огромной свиты кочевал по степи. И только с наступлением холодов он останавливался на зимовку в определенном месте. Вполне возможно, что в первые годы существования государства местом своих зимовок хан Бату избрал восстановленный им город Болгар, бывшую столицу Волжской Болгарии. Но несколько позже, около 1250 года, он облюбовал возвышенное холмистое место на левом берегу реки Ахтубы, примерно в 150 км от Каспийского моря, где и устроил свою новую зимнюю ставку. Вокруг нее разместились жилища многочисленной свиты и чиновников. Сюда же были пригнаны разноплеменные армии рабов и ремесленников, которые занялись возведением дворцов для знати. Естественным стало и появление здесь различных торговцев, привлеченных скоплением народа, а затем и крупных купеческих караванов, груженных предметами роскоши с Запада и Востока, рассчитанными на аристократические вкусы и кошельки» (Егоров, 2005).

Как города всех времен и народов, степные поселения были центрами социальной и экономической деятельности, местом притяжения и выхода товаров, финансов и информации и потому продемонстрировали быстрый и практически бесконтрольный рост. В эти жизненно важные процессы были вовлечены представители не только и не столько ближайшего сельского окружения, состоящего из конкретных горожан и селян, как правило, знающих друг друга хотя бы в лицо, но и далекого городского окружения других регионов государства, других стран и народов, анонимных массовых потребителей. В этом функционально они были подобны современным городам, особенно таким, как Гонконг, Сингапур или таким странам, как Тайвань, Южная Корея. «Дух», состояние сознания степных городов Золотой Орды определялся тем, что они были не только центрами транснациональной торговли, но и интернациональными культурными центрами, что характерно для городов Европы, Азии и Америки лишь наших дней.

Все степные города располагались на реках. Почти все не имели в своем окружении полей (исключением из общего правило были города, расположенные в низовьях рек в Южнорусской степи и в Крыму — традиционные области экспорта зерновых еще с античных времен). И в то же время, когда археологи воссоздают облик золотоордынского города, невольно возникает убежденность, что земледельческая хора рядом. Ощущение земледельческого окружения возникает потому, что во всех городах (и не только на центральных площадях) археологи находят большое количество тандыров — печей на которых выпекали хлеб — тот основной продукт, ради которого городу нужна деревня. Тандыры — непосредственные вещественные свидетельства присутствия хоры, связи полиса и хоры.

Но где же была эта хора, если ее не было на привычном месте, рядом со степными, прежде всего, центральными нижневолжскими городами? С древних греков «полис и хора» — город и его земледельческое окружение — два неразрывных условия становления цивилизации в Золотой Орде — географически оказались территориально, но не экономически отделенными друг от друга.

Итак, земледельческой округи вблизи большинства новых золотоордынских городов не было. Была только голая степь. Вдоль рек могли расти сады, но не зерновые. А хлеб в древности и средневековье был основным долго хранимым продуктом, без которого цивилизованный образ жизни был невозможен. Степь также не могла предоставить то, что обычно предоставляет городу деревня. Главное, после продовольствия, в ряду таких поставок — источники энергии, в средневековье — не нефть, газ и электричество, но — уголь и дрова. Не было в степи и строительных материалов — камня и древесины. Последнее можно было использовать как по прямому назначению, так и для обжига кирпича — замены камня, как строительного материала. Земледельческого окружения не было, однако были реки — дешевый водный путь, по которому с верховий вниз по течению можно было поставлять хлеб и сплавлять лес. Эти жизненно необходимые поставки могли осуществляться за счет экономической выгоды, но чтобы гарантированно быть устойчивыми, они должны были быть вне корыстных частных экономических интересов, то есть в обязательном порядке контролироваться государством. Как в наши дни контролируется «северный завоз».

В низовья Волги хлеб и лес поставлялись из Волжской Булгарии. Отсюда следует, что экономически Нижневолжская городская агломерация и Волжская Булгария были единым неразрывным целым, как ныне Россия и Европа. Европа ныне не может существовать без сырья и энергии России. Волжское экономическое единство имело под собой, что чрезвычайно важно, культурное, этническое основание. Волжские булгары были тюрками, при этом наиболее продвинутой частью тюркского мира. Они первыми из тюрков перешли к оседлости, земледелию, строительству городов, кустарно-промышленному производству. В эпоху Золотой Орды связи степных и оседлых тюрок усилились.

Как пишет на основании своих многолетних интенсивных раскопок на Средней Волге археолог А.А. Бурханов, «в золотоордынский период, вследствие перемещения с юга и увеличения населения в центральных и северных районах Предволжья, активно осваивается наряду со старыми приволжскими территориями бассейны правых притоков Свияги — Улемы и Сухой Улемы, Низовья самой Свияги, а также правобережье Волги. Здесь зарегистрированы остатки более 75 золотоордынских объектов, среди них выделяются как бы три группы памятников, сосредоточенных вокруг крупных поселений». Иными словами, идет развитие земледельческой хоры. Следовательно, не одни нижневолжские города были сердцем Золотой Орды, как утверждают многие историки, но географически вся Средняя и Нижняя Волга, нижневолжская городская агломерация и Волжская Булгария, как единое целое, уникальное явление в истории цивилизаций — Золотоордынские полис и хора.

Экономическое единство, как ничто другое является важнейшим фактором достижения единства во всех других сферах человеческой жизни. Общая экономическая система — кочевники-земледельцы-горожане — имела под собой этническое основание. И это этническое основание в волжских городах укреплялось единством экономической системы. В остальных городах экономическое единство не было столь мощно подкреплено этническим базисом.

Полиэтничное население степных городов сохраняло традиции, привнесенные из разных мест, от разных народов. Как пишет Марк Крамаровский, «приходы, состоящие из кварталов, группирующихся вокруг мечети, церкви, синагоги или кенассы, облегчали условия существования горожан в условиях этнической пестроты и религиозного многообразия Золотой Орды. Кроме того, они обеспечивали возможность выживания, занимаясь привычным ремеслом, способствовали структуризации внутригородской общественной жизни, преодолению этнической замкнутости и лингвистической немоты. Объединительная роль церковных приходов еще мало изучена, особенно с точки зрения их вклада в развитие городских субкультур и сохранения (или утрат) родовой аутентичности» (Крамаровский, 2005). И в этом космополитизме, столь естественном для современного, но только не для средневекового мира, вырабатывалось необычное, несвойственное тому времени состояние единого сознания.

В процессе самоорганизации, перехода от хаоса к порядку многое зависит от этноса-лидера, от его способности предложить другим народам «формулу» такого совместного бытия, которое устраивала бы всех. Обычно при завоевании кочевниками земледельцев миссию ведущего системообразующего этноса завоеватели уступали завоеванным народам. В Золотой Орде ситуация была нетипичной. Роль этноса-лидера здесь взяли на себя тюрки-кочевники, экономически к ним присоединились уже осевшие на землю жители Волжской Булгарии.

Почвы — зеркало культуры

Крылатый афоризм — «Почвы — зеркало ландшафта» принадлежит основоположнику научного почвоведения Василию Васильевичу Докучаеву. Позже этот афоризм стал названием популярной книги Льва Оскаровича Карпачевского — ведущего современного почвоведа, работающего в направлении социоестественной истории и неоднократно приезжавшего в Крым на конференции СЕИ «Человек и природа».

Что стоит за словами «Почвы — зеркало ландшафта»? То, что специалист по почвам «видит», какая растительность была над ними и каким был животный мир. Причем не только, какие они сейчас, но и те, что были сто-двести лет тому назад. В отдельных случаях, почва как бы консервирует облик растительного и животного мира даже тысячелетней давности. Это бывает, когда в естественный процесс почвообразования не вмешивается человек или когда происходит естественная консервация почв. Например, пески Сахары погребли древнеегипетскую землю и, расчистив их, исследовав состав почв, можно много узнать в каком растительном и животном мире жили древние египтяне.

После гибели Золотой Орды почвы гигантского средневекового мегаполиса, протянувшегося по левобережью Волги от Волгограда до Астрахани, большей частью оказались незатронутыми деятельностью человека и, следовательно, как в зеркале, в них отражается прошлый облик этого региона. В данном конкретном случае специфика заключается в том, что в золотоордынском прошлом этот ландшафт был не естественным, а рукотворным. Следовательно, почвы здесь становятся зеркалом не природы, но культуры.

Чтобы понять уровень развития, то есть цивилизованности и культуры, вовсе не обязательно знать все данные. Нередко достаточно одного фактора, чтобы получить представление обо всем. Как наличие метро в современном городе позволяет сделать выводы о его численности, уровне развития, организации и — более широко — цивилизованности населения, так состав и структура искусственных почв позволяет говорить о культуре земледелия, а высокая культура земледелия в свою очередь является индикатором уровня общей культуры.

Чтобы оценить в этом смысле почвы Нижневолжского средневекового мегаполиса по одному из моих проектов, туда поехал Лев Карпачевский. Нижеприводимый абзац из его отчета не обязательно читать всем, специалист же сразу увидит, о чем идет речь. Не специалисту достаточно обратить внимание на выделенное жирным шрифтом.

«Данные по палеоклимату и почвам 13—14 веков справедливо показывают более благоприятные условия в этот период. Однако данные о почвах скорее показывают их окультуренность в более благоприятных условиях, чем коренную смену типа почвообразования. Перемешивание почвы при вспашке, полив садов непременно привел к образованию глубокого пахотного слоя, к тому же более богатого гумусом. Эти данные показывают развитую систему использования почв в это время. Об этом свидетельствуют данные по карбонатам в почве. Опускание их уровня говорит о большем увлажнении. Каждые 100 мм осадков на Русской и Великой Американской равнинах снижает глубину залегания карбонатов на 30 см. Именно об этом свидетельствуют данные. Не столько увеличение осадков, сколько дополнительный постоянный полив мог способствовать промывке почв. Подытоживая, можно сказать так. В 13—14 веках климат региона был мягче. Считать смену климата главной причиной — возможно, преувеличение. Не исключено, что несколько повысилось количество осадков. Но этого было мало для того, чтобы резко, заметно и достоверно повысить содержание гумуса и усилить выщелачивание карбонатов. Скорее всего, увеличение содержания гумуса, особенно мощности гумусового горизонта, связано с окультурованием почвы. Вспашка, особенно полив, способствует увеличению гумусности почв и выносу карбонатов. Крупные включения белоглазки свидетельствуют о ее возможной перекристаллизации. В целом, мы имеем здесь дело с феноменом оазисной земли».

Лев Карпачевский, специально занимавшийся проблемой взаимосвязи почв и цивилизаций, далее пишет: «Поэтому следует признать, что на первых этапах цивилизации человек мог даже улучшать почвы. Об этом же говорят оазисные почвы, образовавшиеся в результате полива и наращивания почв кверху в результате выпадения взвесей, находящихся в поливной воде. Оазисные почвы кормили и кормят человека в течение 5—6 тысячелетий... В этом сухом, но теплом климате зародилось поливное земледелие и возникла практическая мелиорация. Сухие почвы требовали полива, обработки, соответствующих орудий, и именно это обстоятельство способствовало началу развития нашей цивилизации, послужило первым толчком для ее развития».

При установлении связи между почвами и культурой земледелия, а затем и общей культурой, главной задачей было выяснить, насколько почвы нижневолжских городов естественны, насколько антропогенны. «Когда исследователь встречается с глубокогумусной почвой (мощность гумусового слоя больше 10—20 см), — пишет почвовед Лев Карпачевский, — он должен проверить следующие три версии: не является ли данная почва следствием аллювиального (делювиального) или аэрального приноса материала. Если нет, то единственный вывод — антропогенное преобразование почв. В первую очередь, это характеризует так называемые огородные почвы».

Основные индикаторы рукотворности почв и их высокого плодородия — это те свидетельства, которые являются исчерпывающим доказательством высокой культуры земледелия, а последняя невозможна без высокого уровня общей культуры, причем не отдельных слоев, но массы населения. Дав общую характеристику почвам Нижней Волги, Карпачевский подчеркнул наличие там антропогенных почв оазисного типа.

Тогдашние почвы главной городской агломерации на Нижней Волге были искусственного происхождения. Об этом неопровержимо свидетельствуют современные реконструкции на основе полевого морфолого-генетического и лабораторного химического и микробиологического анализов палеопочв Нижнего Поволжья: «характерной особенностью средневековых палеопочв 13—14 веков на всех исследованных объектах является существенное отличие их свойств как от предшествующего времени, так и от современных фоновых. Как правило, они более гумусированы, менее засолены, карбонатный горизонт залегает глубже, новообразования углекислого кальция представлены крупной и обильной белоглазкой, признаки солонцеватости отсутствуют, либо носят остаточный характер. Величина магнитной восприимчивости заметно выше... Впервые полученные данные подобного рода без сомнения говорят о том, что в эпоху развитого средневековья в хроноинтервале 12—14 веков произошли довольно существенные изменения климата в сторону его гумидизации» (Демкин, Борисов, Демкина 2001).

В 13—14 веках высокоурожайными почвы Нижнего Поволжья стали конечно в условиях благоприятного климата, но прежде всего, благодаря человеческим усилиям и были следствием специфики всего развития общества того времени.

Поскольку степные города, как правило, не могли иметь земледельческого окружения, постольку кочевники в Золотой Орде, оседая на землю, становились сразу не столько земледельцами, сколько горожанами или только горожанами. Эти горожане имели вполне современные представления о качестве жизни: городские удобства в пригородных усадьбах. Иной процесс оседания на землю, а именно, стать не земледельцами, а сразу горожанами для кочевников Золотой Орды практически был исключен. Чтобы массово стать земледельцами, нужна была земля, на которой возможно производительное земледелие. К средневековью в Европе и Азии вся земля, способная давать высокие и средние урожаи, и которую без чрезвычайных усилий можно было при том развитии техники и технологии превратить в пашню, уже была пашней. Оставшиеся пространства для освоения под земледелие требовали таких интеллектуальных, финансовых, материальных и людских вложений, которых ни один народ того времени не имел. Не случайно, золотоордынцы осваивали узкие плоски земли вдоль рек. На этих площадях можно было выращивать сады, но — не зерновые. Под пашню Южнорусские степи (на территории нынешней Украины) Россия начала осваивать лишь в конце 18 века и фактически освоила в 20-м, когда были созданы мощные ирригационные системы. Степь же по обе стороны Нижней Волги под зерновые не освоена до сих пор. Проблему земледельческого окружения золотоордынцы решили нетривиально, о чем уже говорилось. Здесь же следует отметить одну немаловажную деталь, о которой также упоминалось, но без связи ее с почвами, садоводством и огородничеством. Нельзя не вспомнить, что представление мусульман о рае неизменно связано с садами и журчащей водой.

Раскопки археологов и нарративные документы свидетельствуют, что мечети, особенно в нижневолжских городах, численно преобладали над церквями, т. е. города были населены либо уже исламизированным, либо исламизирующимся населением. «Особый расцвет градостроительства начался при правлении Узбека после введения мусульманства в качестве официальной государственной религии. Именно с этого времени города принимают типичный «восточный» облик, застраиваясь мечетями, минаретами, медресе, мавзолеями» (Егоров, 2005). Как пишет М.Г. Крамаровский, «археологические исследования последних десятилетий с очевидностью доказали исламский облик городов Золотой Орды от Сарайчика на правом берегу реки Урал в Западно-Казахстанском регионе до Солхата в Восточном Крыму... О размахе культового строительства нижневолжских городов можно судить по информации Ибн Баттуты, отметившего только в Сарае тринадцать пятничных мечетей. По его словам, пятничные мечети он посетил в Маджаре и Каффе».

Население явно пыталось воплотить мечты о загробной жизни в земную жизнь. Разумеется, жители Золотой Орды использовали опыт садоводства и огородничества других стран, однако природа степей не позволяла механически использовать этот опыт, но заставляла на базе заимствования создавать свою оригинальную культуру земледелия, сохранившимся до наших дней зеркалом которой остались почвы. Рассматривая культуру огородничества и садоводства жителями степных городов, мы вплотную подошли к иным критериям цивилизационного синтеза, чем те, которые известны историкам, а именно, к тем, которыми оперируют современные экологи и экономисты.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика