Рождение Ливонии

1

Второе (и последнее) сражение Александра Ярославича, вписанное в отечественные учебники истории, — «Ледовое побоище». Большой Советский Энциклопедический Словарь пишет о том, что в нем «под руководством Александра Невского русские войска разгромили «немецких рыцарей-крестоносцев». То, что словарь называет противников Александра Ярославича «немецкими рыцарями-крестоносцами», — не что иное, как манипуляция сознанием читателя. Ему внушают: князь Александр отразил «крестовый поход» на Русь. «Крестоносцы» якобы не только хотели захватить русские земли, но и обратить православных в католическую веру. Почему-то авторы этой теории упустили из виду то, что Русь к этому времени уже захватили татаро-монголы. Не логичнее было бы предположить, что «крестоносцы» хотели помочь русским освободиться из-под власти Орды?

Насколько правомерно называть «немецкими рыцарями-крестоносцами» тех, кто сражался с новгородцами в «Ледовом побоище»? Известно, что в крестовых походах в Святую землю принимали участие рыцари со всей Европы. И не только рыцари. Участниками крестовых походов на Ближний Восток были представители самых разных сословий. Рыцари, как профессиональные военные, их только возглавляли, и в общей массе охваченных религиозным фанатизмом освободителей Гроба Господня составляли подавляющее меньшинство. Все дело в том, что рыцарей было очень мало. Например, в самой «рыцарской» стране мира — Англии в 70-х годах XIII века было меньше трех тысяч рыцарей. Большего числа военных феодалов экономика страны просто не выдержала бы. Не самое дорогое рыцарское снаряжение вместе с боевым конем стоило в те времена 45 коров или 15 кобылиц. А это — величина стада или табуна целой деревни. Возможность отдать такое богатство за бесполезную в хозяйстве груду железа была у немногих.

Но мало было взять в руки оружие — им надо уметь пользоваться. А этого можно было достичь только постоянными тренировками с самого юного возраста. Таким образом, тяжеловооруженный всадник мог быть только богатым человеком с большим досугом. Даже очень богатые государи могли содержать при дворе лишь очень небольшое число таких воинов.

Следовательно, подавляющее большинство тех, кто сражался против Александра Ярославича в «Ледовом побоище», не были рыцарями. Не были они и «крестоносцами» в том смысле, который подразумевает участников крестового похода (подробнее об этом в следующей главе). И еще в одном смысле употребляется слово «крестоносец». Польский писатель, автор исторических романов Генрик Сенкевич назвал свой роман о Грюнвальдской битве «Крестоносцы», потому что так называли рыцарей Тевтонского ордена за то, что на их плащах был изображен крест. Поляки и литовцы, сражавшиеся против Тевтонского ордена, были такими же католиками, как и орденские братья.

Поскольку среди тех, кто сражался с русскими в «Ледовом побоище», рыцарей с крестами на плащах было не больше нескольких десятков человек, даже в терминах польского романиста их некорректно называть «крестоносцами», или рыцарским войском. Ведь никому в голову не приходит назвать танковой армией войско, где несколько десятков танков. Почему же войско с несколькими десятками рыцарей называют рыцарским? Нет, почему называют, понятно — чтобы придать должный вес победе Александра. Но предмет нашего исследования не пиар предков Московских князей, а реальные исторические события.

К тому же участники крестовых походов в Святую землю добивались своей цели, невзирая на поражения и потери в течение почти трехсот лет. А те, с которыми сразился досточтимый Александр Ярославич, потерпев только одно поражение, немедленно отказались от своих замыслов.

В отличие от историков, древнерусские летописи ни о каких «крестоносцах» даже не упоминают. Древнейшая летопись, содержащая описание сражения, позднее названного «Ледовым побоищем», — НПЛ. В ней говорится, что противниками русских были немцы и чудь (предки современных эстонцев), а не католики, латиняне или крестоносцы. Немцами в то время на Руси тогда называли всех жителей Западной Европы. Немцами летописец собирательно называет и всех европейских колонистов или католиков в Прибалтике (ливонцев). При этом, когда этого требует повествование, летописец выделяет среди этих «немцев» рижан, дерптцев (жителей одноименного епископства), людей короля (датчан), чухонцев (эстов), ливов…

Что же касается немцев в современном понимании, то отношения Древней Руси и Германии не были враждебными. Во времена Киевской Руси с немцами, так же как и со шведами, конфликтов у наших предков не было. Их и быть не могло хотя бы по той простой причине, что наши народы не были соседями. Общая граница между немецкими и русскими землями появилась только во второй половине XVII века. Восточная Пруссия, ближайшая к Руси немецкая территория, пресловутый «оплот немецкого милитаризма», в XIII веке еще только зарождалась, а от русских земель ее отделяла Литва. Эта геополитическая ситуация не изменялась на протяжении следующих восьми веков, с начала немецкой колонизации Пруссии. Даже сегодня, после того как часть Восточной Пруссии под именем Калининградской области была присоединена к России, ее территория остается изолированным анклавом, попасть в который по суше по-прежнему можно только через Литву. Так что в силу географических причин воевать с немцами было проблематично.

Предвижу возражения: географическая удаленность не мешала нашим предкам совершать походы на Константинополь. Не мешала. Но на немецкие города русичи набегов не совершали, щиты на их ворота не прибивали и данью не обкладывали. Наши предки не воевали, а мирно и взаимовыгодно торговали. Эта торговля была настолько активной, что привела к возникновению крупнейшего в мире объединения торговых городов — Ганзы, своеобразного прообраза современного Европейского Союза. Богатство Ганзы росло от торговли с Новгородом, который и был ее главным торговым партнером. Следовательно, война с ним Ганзе была не выгодна нашим предкам, ибо могла нанести ущерб торговле. По той же причине, если Новгородская земля подвергалась нападению, то Ганза должна была автоматически становиться на ее сторону, поскольку поражение Новгорода могло привести ганзейские города к банкротству. Так что с жителями Германии новгородцы не воевали.

Отечественные историки уверены в обратном. Так, Костомаров утверждал, что немцы были «исконными врагами славянского племени» (Русская история, с. 79). О причинах личной ненависти Костомарова к немцам и предпосылках возникновения подобной теории мы поговорим позже, а сейчас ответим на вопрос: как и почему немцы появились на границах русских земель? Для начала рассмотрим, как складывались отношения наших предков с народами, населяющими Прибалтику.

2

К началу первого тысячелетия нашей эры в этом регионе обитали ливы, леты, эсты и другие языческие племена. Они практически не были вовлечены в процесс развития европейской цивилизации и отставали в своем социально-экономическом развитии от соседних народов. Для своих соседей они представляли реальную угрозу, поскольку совершали на их земли грабительские набеги и промышляли пиратством. Например, эсты с острова Эзель (эзельцы) и родственное ливам племя куршей неоднократно нападали на побережье Дании и Швеции. Целью набегов на более цивилизованных, а следовательно, зажиточных соседей был захват имущества, скота, орудий труда и невольников.

Это был последний в Европе регион, населенный варварами-язычниками, находящимися еще на стадии родоплеменных отношений. У них только намечались зачатки государственности. Между собой прибалтийские племена вели непрерывные войны. Порой дружины, бывшие союзниками в одном военном походе, становились противниками в следующих сражениях. Кроме межплеменного конфликта, видимо, имел место и межнациональный, так как в регионе соседствовали финно-угоры (эсты и ливы) и балты (другие племена, населявшие территорию современной Латвии и предки литовцев).

От набегов литовцев страдали все прибалтийские племена. Пограбив земгалов и куршей, они отправляясь грабить ливов или эстов, на время этих походов объединялись со своими вчерашними противниками земгалами или селами. Земгалы и курши воевали между собой, а также вместе нападали на литовские и ливские земли. Эсты в основном устраивали набеги на земли латгалов (лэттов), а латгалы соответственно на земли эстов. Демографическое давление на Прибалтику со стороны Руси началось еще в X веке. Так, второй по величине и значению город Новгородской земли Псков был основан на месте поселения эстонского племени сэту. Уступили сэты землю русичам добровольно или были истреблены — неизвестно. Известно, что Псков уже много столетий известен как русский город.

Особенно усилилась экспансия Руси в Прибалтике после того, как шведы из-за бесконечной гражданской войны потеряли контроль над Балтикой. В 1030 году Ярослав на месте древнего поселения эстов на западном берегу Чудского озера основывает русский форпост в Эстонии — город Юрьев (позднее ливонский Дерпт, современный эстонский Тарту). Однако этот оплот Руси просуществовал недолго. Балтийские племена, которые удалось обложить данью в период наибольшего могущества Киевской Руси после ее распада, когда между русскими княжествами начались междоусобные войны, восстали. Первое крупное восстание эстов против русских произошло уже через тридцать лет после основания Юрьева — в 1060 году, при сыне Ярослава Мудрого, Великом Киевском князе Изяславе. Народ солов, обязанный ежегодно платить русским дань, изгнал сборщиков дани, сжег Юрьев и дошел до самого Пскова. Только призвав на помощь новгородцев, псковичи смогли разбить восставших.

В отличие от русских, часть войска которых составляла конная дружина, эсты сражались пешими, а вооружены они были не мечами, как их противники, а дубинами. Доспехов у солов не было, а щиты они делали из дерева. В отличие от русских, среди которых было большое количество лучников, у эстов этого оружия практически не было. Значит, противник мог расстреливать их издали. Несмотря на это, в сражении с солами русские понесли огромные потери — 1000 человек.

В результате упорного сопротивления прибалтийских народов границы Древней Руси так и не продвинулись до побережья Балтийского моря. Единственное исключение — район устья Невы, где обитало племя ижоров, платившее дань Новгороду. Ни одного города или поселения на Балтике русские так и не основали. Наиболее близко к побережью Балтийского моря к началу XIII века были владения двух уделов Полоцкого княжества — Герцикэ и Кукенойса, расположенные в средним течении Западной Двины.

Условно можно выделить два района русского влияния в Прибалтике: северный, где пытался закрепиться Новгород (восточные районы современной Эстонии), и южный, где собирал дань Полоцк (современная Латвия).

Как это не странно, русские не пытаются колонизировать эти земли путем распространения православия, строительства городов (за исключением Юрьева) и вовлечения аборигенов в орбиту своего культурного влияния. Хотя для этого у наших предков были все условия. Крупнейшие города Древней Руси: Новгород, Псков и Полоцк в силу своего географического положения представляли собой прекрасные плацдармы для миссионерской деятельности среди местного населения. Почему же русская православная церковь не предпринимала никаких усилий для того, чтобы обратить прибалтийские народы в христианскую веру? И почему с этой задачей в исторически короткий срок успешно справились католические миссионеры, которые вступили в контакт с местными жителями на два столетия позже?

Среди тех, кто пытается оправдать бездеятельность русской православной церкви в Прибалтике, ее нынешний глава Патриарх Московский и Всея Руси Алексий, который написал по истории православной церкви в Эстонии диссертацию, и на основе ее книгу «Православие в Эстонии». В ней Алексий пишет: «Мирная проповедь Слова Божия предполагала благочестивый пример и терпение, а плохое знание местных наречий, отсутствие грамотных людей и веками укоренившиеся среди местных жителей языческие представления делали распространение христианства подвигом трудным, требующим усилий нескольких поколений подвижников». Выходит, что католики добились успеха насилием, а православная церковь к силе прибегать не хотела, а на мирную проповедь у нее не хватило времени, подвижников и грамотных людей. Ну и конечно, виновата традиционная русская проблема: незнание иностранных языков. На самом деле, как свидетельствует история русской церкви, обращение язычников в православие далеко не всегда осуществлялась путем «мирной проповеди Слова Божия». Тот же Новгород крестили огнем и мечом. Да и времени у православных миссионеров было достаточно, чтобы «несколько поколений подвижников» сумели добиться распространения христианства среди таких упорных язычников, какими, по мнению Алексия, были «местные жители». Что касается незнания местных наречий, то и тут лукавит святейший патриарх. Историки утверждают, что в то время новгородское вече говорило не на русском, а на чухонском языке. Ведь и Новгород возник на месте племенного центра финно-угорского народа. Да и неужели католические миссионеры, прибывшие в эти края издалека, знали местные языки лучше, чем не одно столетие проживающие по соседству с аборигенами русские? Конечно, нет. А отговорки патриарха Алексия всего лишь неуклюжая попытка ввести в заблуждение читателя и оправдать православную церковь. Объяснить причину успеха католиков в Прибалтике пытался Арнольд Тойнби в своем хрестоматийном труде «Постижение истории». Историк обратил внимание на то, что православие не стремилось к расширению своих границ за счет европейских варваров, а к миссионерской деятельности своих конкурентов относилось с полнейшим равнодушием. При том, что по сравнению с католиками у нее был намного больший потенциал для того, чтобы успешно проповедовать христианство. Ведь православные вели службу на родном языке, а католики на непонятной подавляющему большинству населения латыни. Либерализм православной церкви на фоне этой латинской тирании удивителен — она не предприняла ни одной попытки придать греческому языку статус монополии в церковной службе. Такая политика, допускавшая ведение службы на местных языках, давала православию неоспоримое преимущество перед католиками в миссионерской деятельности. «Учитывая это обстоятельство, реальный успех западного христианства в области миссионерской деятельности, намного превзошедший успехи православия, кажется более чем парадоксальным», — пишет Тойнби (указ. соч., с. 324).

Но в чем же тогда причина такой «парадоксальной» пассивности православной церкви? По мнению Тойнби, этот парадокс легко разрешить, если предположить, что, с точки зрения язычников, у православия был существенный недостаток, перекрывающий преимущества использования родного языка в церковной службе. Он считает, что этот недостаток заключается в том, что принятие православия приводило к утрате политической самостоятельности, а принятие церковной юрисдикции Рима не вело к политической зависимости. На мой взгляд, предположение Тойнби ошибочно. Проблема не в этом. Православная церковь, в отличие от католической, признает первенство власти светской над властью духовной. Поэтому, например, Киевская Русь, приняв православие, не потеряла политической независимости. Хотя глава русской православной церкви был прислан из Константинополя, он находился в зависимости от киевского князя. Скорее всего, именно подчиненное положение православной церкви по отношению к княжеской власти и послужило одной из главных причин того, что Владимир Красное Солнышко сделал свой выбор в пользу православия, а не католичества.

На самом деле русская православная церковь не вела миссионерской деятельности по причинам сугубо прагматическим: крестить прибалтийских язычников было попросту невыгодно. Дело в том, что самым доходным занятием на Руси в те времена была работорговля. Охотиться за живым товаром в Дикой степи, как наглядно свидетельствует история неудачного похода князя Игоря, — предприятие в высшей степени рискованное. А вот жившие на границах Руси небольшими оседлыми общинами племена язычников, в отличие от степных кочевников, представляли собой оптимальную цель для таких набегов. Поэтому новгородцам, псковичам и полочанам, которые благодаря своему соседству с прибалтами сделали работорговлю одним из основных источников своего дохода, незачем было распространять среди них христианство. Церковь бы не одобрила продажу в восточные гаремы наложниц-христианок. Да и скотину уже не угонишь и закрома не пограбишь — ведь церковь живет за счет своих прихожан. Зато от работорговли как на дрожжах росло благосостояние паствы, а значит, и богатства церкви. Зачем же подрывать источник собственного процветания?

Прибалтийские народы, подвергавшиеся постоянным нападениям со стороны Руси, видели в русских врагов. Например, Карамзин пишет про древних эстов: «Сей народ ненавидел Россиян как утеснителей, отрекался платить дань и сопротивлением отягчал свою долю» (СС, т. 2—3, с. 137).

Древнерусские летописи сохранили свидетельства о многочисленных крупных походах русских князей против прибалтийских народов. В начале XIII века они совершались практически каждый год. Про набеги отдельных отрядов они просто не сообщают. Таких набегов было во много раз больше. Особенно страдали от алчных соседей живущие на границах Новгородской земли предки эстонцев, которых русские пренебрежительно называли чудью (от слова «чудной»).

В 1116 году новгородцы и псковичи в очередной раз пытаются обложить данью чудь и нападают на ее земли. Русские захватили поселение Одемпе (русское название Медвежья Голова) и вернулись домой с большим полоном. В ИЗО году организатор предыдущего похода на чухонцев — Всеволод, князь Новгородский и Псковский, вновь ходил за пленными в Эстонию. По традиции поход совершался зимой, когда к войску могли присоединяться добровольцы, свободные от сельских работ, реки можно использовать как дороги, болота промерзали, а леса переставали быть убежищем для ищущих спасения местных жителей.

В ходе похода Всеволод, как пишет Карамзин, «обратил в пепел селения, умертвил их жителей, взял в плен их жен и детей» (там же).

В 1133 году вспыхивает очередное восстание эстов. «Чудь, воспользовавшись смутами в Новгороде, не только перестала платить дань, но овладела Юрьевым, перебила жителей» (Соловьев, СС, т. 1, с. 413). Ответная карательная экспедиция новгородцев и псковичей под предводительством князя Всеволода на время возвращает Юрьев русским.

Карамзин сообщает, что в 1176 году «эстонцы дерзнули осаждать Псков и не перестают беспокоить границ». В 1180 году новгородский князь Мстислав Храбрый с двадцатитысячным войском «опустошил их землю до самого моря, взяв в добычу множество скота, пленников». Эсты, «думая только о спасении жизни, скрывались» (СС, т. 2—3, с. 383).

В 1191 году новгородцы взяли Юрьев, «множество пленников и всякого рода добычи». В следующем году дружина псковского князя с отрядом псковичей завоевали эстонское городище Медвежья Голова, «распространив огнем и мечом ужас в окрестностях» (СС, т. 2—3, с. 402).

«Прибалтика истекает кровью; и я не знаю, что это — слезы сосен или кровь людей запеклась и закаменела в красном прибалтийском янтаре…» — пишет автор исторического эссе застойных времен «Память» (с. 124). Разумеется, кровь местных жителей проливала «пестрая западная орда», а русские, наоборот, оказывали им помощь, сражаясь вместе с прибалтийскими народами против «силы, ломившей с запада». В действительности получается, что именно наши далекие предки больше чем кто бы то ни было поспособствовали тому, чтобы прибалтийский янтарь приобрел красноватый оттенок.

Окруженные со всех сторон христианскими народами, стоявшими на более высокой ступени развития, прибалтийские языческие племена должны были или погибнуть или подчиниться завоевателям. Племена пруссов, на борьбу с которыми польский князь призвал Тевтонский орден, отказались принять европейскую цивилизацию, упорно сопротивлялись крещению и в итоге были вынуждены оставить свои земли и уйти в литовские леса. Другие языческие народы из двух зол — платить дань русским или принять христианство и войти в лоно европейской Цивилизации — выбрали второе.

Таким образом, когда немецкие католические миссионеры начали крещение языческих племен в Ливонии (современная Литва и Эстония), русские эти земли не контролировали, несмотря на неоднократные попытки Полоцкого княжества и Новгорода обложить «чухонцев» данью. Что, впрочем, не мешало русским смотреть на земли соседей как на цель для новых грабительских походов.

3

Как появились немцы в Прибалтике? Согласно легенде, в 1158 году к устью Двины прибило бурей корабль бременских купцов. Воинственные туземцы решили, что легко завладеют имуществом попавших в беду мореплавателей, но получили отпор со стороны хорошо вооруженных купцов. Убедившись в том, что ограбить чужестранцев не получится, ливы согласились получить интересующие их товары путем честного обмена. Торговля оказалась настолько выгодной, что бременские купцы возвращались в эти места еще несколько раз и через некоторое время выпросили у ливов разрешения основать на их земле поселение. Потом еще одно. Построили немцы на берегах Двины не только склады и жилища, но и церковь. Но не для того, чтобы обратить в христианство местных жителей, а для себя: купцам и экипажам кораблей, совершающим опасные экспедиции, надо было где-то возносить Богу молитвы. Благо' получно дошли корабли до Двины — помолились за успешное окончание пути. Перед отплытием в обратный путь надо помолиться за то, чтобы плаванье прошло успешно. А как это сделать без священника и храма? Скорее всего, католические священники в немецких торговых факториях посчитали своим христианским долгом принести аборигенам слово Божие. Крещение ливов было выгодно и купцам. Ведь несмотря на то, что торговля с аборигенами шла успешно, они представляли постоянную угрозу для немецких купцов. Кто его знает, что у этих дикарей в голове? Того и гляди, принесут кого-нибудь из католиков в жертву своим идолам. Куда проще и безопаснее было бы немцам вести здесь свои дела, если бы ливов удалось заставить соблюдать христианские заповеди.

Когда бременские клирики узнали о том, что их прихожане ведут дела с язычниками, они смекнули, что крестив их, приумножат свою паству, а значит, и доходы, и послали к ливам миссионеров.

Первый миссионер отправился к ливам приблизительно в 1184 году. Архиепископ бременский доверил эту миссию монаху ордена Святого Августина — Мейнгарду. Ливонская хроника Генриха отмечает, что никакой корысти в его действиях не было, и он побыл в Ливонию «просто ради дела Христова и только для проповеди».

Первым делом Мейнгард отправился в Полоцк, где встретился с князем «Вольдемаром» (Владимиром) и попросил у него разрешения проповедовать слово Божие между язычниками, которые платили дань Полоцку. Полоцкий князь принял католического монаха благосклонно и не только разрешил ему крестить язычников, но и даже отпустил Мейнгарда с дарами, подчеркивая свое полное одобрение его миссии. Чем объяснить такой поступок православного князя? Очевидно, предложение бременского проповедника оказалось очень своевременным и сулящим определенные выгоды. К концу XII века в недавнем прошлом одно из самых могучих княжеств Древней Руси — Полоцкое распалось на несколько мелких уделов, практически независимых от Полоцка. Полоцкий князь к этому времени не контролирует большую частью своих земель, не говоря уже о том, чтобы держать в повиновении бывших данников. Мейнгард же пообещал князю Вальдемару обеспечить регулярную выплату ливами дани.

Свидетельств о том, что православная церковь выступила против деятельности католических миссионеров в Прибалтике, нет. Что неудивительно. Полоцким церковным иерархам предложение Мейнгарда было выгодно: собираемая католиками дань с ливов пополняла княжескую казну. А чем богаче был князь, тем больше он жертвовал на нужды церкви.

Почему Мейнгард узаконил свою миссионерскую деятельность среди ливов именно в Полоцке, а не в Пскове или Новгороде? Потому, что только Полоцкое княжество, с точки зрения современников, имело права сюзерена на земли ливов и их соседей леттов. Другие русские княжества даже не пытались распространить свою власть на бывших данников Полоцка. Судьба Полоцкого княжества была настолько безразлична нашим предкам, что историки не могут установить имена полоцких князей конца XII — начала XIII веков. Полоцкие летописи до нас не дошли, а в летописях других русских княжеств о них нет ни слова. Что касается Новгородской земли, то никаких проблем у католических миссионеров и немецких колонистов с ней не было на протяжении еще тридцати лет.

Если бы католики пришли в Прибалтику с войной, им бы незачем было просить разрешения у Полоцка. Тем более, что русские к этому времени уже не контролировали эти земли. Но бре-менский священник не только пришел в Полоцк просить, а не требовать, но и обещал, взамен на разрешение крестить язычников, выплачивать русским дань со своей будущей паствы.

Вернувшись из Полоцка к ливам, Мейнгард построил церковь в деревне ливов и крестил нескольких местных жителей. Но больше никаких успехов не добился. У подавляющего большинства аборигенов христианская проповедь успеха не имела. Ситуация изменилась только после очередного набега литовцев. Противостоять им ливы не могли и поэтому попрятались в лесах. Не встречая никакого сопротивления, литовцы безнаказанно разграбили их поселения. Мейнгард решил обратить эту ситуацию на пользу своему делу. Он пообещал ливам, что если они примут крещение, то для их защиты от набегов литовцев католики построят неприступные замки. От такого предложения ливы не смогли отказаться и поклялись «стать и быть детьми божьими». На следующий год из Германии прибыли строители. Перед тем как начать строительство замка, Мейнгард получил у ливов подтверждение их искреннего желания принять христианство. Перед закладкой замка часть ливов крестилась, а остальные обещали креститься после завершения строительства. Немцы построили замок, но ливы свою клятву не исполнили. Как только замок был закончен, принявшие крещение ливы возвратились к язычеству, а остальные отказались принимать христианство. Тем временем Мейнгард построил второй замок на тех же условиях у других ливов. И там события развивались по тому же сценарию.

Более того, получив желаемое, ливы начинают проявлять открытую неприязнь к Мейнгарду: ограбили его дом, разворовали имущество, избили слуг. Проповедник понял, что ливы хотят изгнать его. Те, кого уже обратили в христианство, отказываются от него, демонстративно погружаясь в воды Двины, чтобы «смыть крещение». Соратника Мейнгарда по христианской проповеди брата Теодориха чуть было не принесли в жертву, и только счастливый случай спас его от смерти. Поводом к жертвоприношению послужило то, что на полях у ливов урожай погиб, а католик на своих собрал обильную жатву. Согласно языческому обряду, будет ли Теодорих принят богами в качестве жертвы, зависело от того, с какой ноги конь переступит копье. Конь два раза переступил копье не с той ноги, и ливам пришлось отказаться от жертвоприношения.

При таком отношении может кончиться даже христианское долготерпение. Мейнгард собрал своих соратников и приготовился отбыть на купеческом корабле из Ливонии. Ливы испугались того, что епископ может вернуться назад с войсками и отомстить за причиненные ему обиды. Поэтому ливы попытались его удержать, слезно обещая принять христианство. Мейнгард поверил и остался, но его опять обманули. Тогда он вновь попытался уехать, но в этот раз ливы его удержали силой, пообещав убить, если он попытается бежать. Мейнгарду пришлось остаться. Зато удалось бежать его помощнику Теодориху, которого Мейнгард послал в Рим за советом и помощью. Ему удалось обмануть ливов и покинуть страну на купеческом корабле.

Теодорих блестяще исполнил возложенную на него миссию. Папа, «услышав о числе крещенных, нашел, что их надо не покидать, а принудить к сохранению веры, раз они добровольно обещали принять ее. Он поэтому даровал полное отпущение грехов всем тем, кто, приняв крест, пойдут для восстановления первой церкви в Ливонии» (Хроника Генриха).

Мейнгард этого решения понтифика не дождался — он умер в 1196 году, фактически находясь все это время в заложниках у ливов. Но его подвижничество не прошло бесследно: построенные по его инициативе каменные укрепления — «замки» Ик-шкиле (Икескола, Uexkull, Укскуль) и Гольм (Holme, современная Мартиньсала) стали опорными пунктами для распространения христианства в Прибалтике. Преемником Мейнгарда стал епископ Бартольд. Несмотря на печальный опыт своего предшественника, он прибыл к ливам без войска, собрал вождей и попытался расположить их подарками и угощением. Однако из этой затеи ничего не вышло. Ливы не оценили этот жест доброй воли. Наоборот, они расценили поведение Бартольда как проявление слабости. Если верить Хронике Генриха, между ними разгорелся спор о том, как лучше расправиться с епископом — сжечь в церкви, утопить в Двине или убить. Бартольд не стал дожидаться, когда аборигены перейдут от слов к делу, и бежал. Благодаря тому, что Папа Римский обещал отпущение грехов всем, кто отправится в крестовый поход против ливов, Бартольд смог собрать в Германии отряд крестоносцев. С ним он и вернулся в Ливонию (1198 г.). Размеры отряда, сопровождавшего епископа, неизвестны. Но можно с уверенностью утверждать, что он был небольшим — несколько сотен человек. Откуда такие цифры? По аналогии: известно, что следующий епископ ливонский Альберт через два года (1200 г.) прибыл к ливам с отрядом в пятьсот человек. Этот отряд Альберт набирал в течение года. Но такое большое количество людей согласилось принять участие в этой рискованной затее только благодаря тому, что Альберту удалось добиться того, чтобы крестовый поход в Ливонию был приравнен к крестовому походу в Палестину: за год службы в епископских войсках в Прибалтике пилигримам обеспечивалась охрана имущества и давалось прощение грехов.

Ливы предложили Бартольду отправить войско назад, а самому «убеждать словами, а не палками». Епископ согласился отправить войско, но потребовал в залог своей безопасности выдать сыновей вождей ливов. Ливы под предлогом сбора заложников получили перемирие, которым воспользовались для сбора войска. Затем они напали на немцев, искавших корм для коней, и убили их. В ответ немцы выступили против ливов. Сражение произошло на том месте, где сейчас расположен город Рига. Не выдержав удара немецкой конницы, ливы в панике бежали. Однако победа была омрачена гибелью епископа Бартольда. Будучи священником, а не профессиональным воином, он, наверное, мог бы не участвовать в сражении. Но он, вдохновляя пилигримов, дрался в первых рядах, за что и поплатился жизнью. Его лошадь понесла, и он, не сумев ее остановить, оказался среди убегающих врагов, которые не преминули этим воспользоваться. Потеряв вождя, войско пилигримов продолжает «на конях и с кораблей огнем и мечом опустошать ливские нивы». Ливы быстро передумали воевать и поспешили заключить с немцами мир, по условиям которого они должны были принять священников и обязались содержать их. Заключив мир на таких условиях, пилигримы, получив отпущение грехов, немедленно отбывают в родные пенаты совершать новые.

Но как только войско погрузилось на корабли и отплыло в Германию, ливы ограбили священников и прогнали их, пригрозив убить тех, кто осмелится остаться. Аборигены собирались убить и немецких купцов, но те откупились, принеся дары старейшинам.

4

Вместо погибшего Бартольда епископом Ливонии был назначен Альберт (1198 г.). Даже на фоне своих незаурядных предшественников этот человек выделялся выдающимися качествами. Благодаря его усилиям родилось новое государство — Ливонская конфедерация. Не случайно скупой на похвалы Соловьев пишет о нем: «Альберт принадлежал к числу тех исторических деятелей, которым предназначено изменять быт старых обществ, полагать твердые основы новым: приехавши в Ливонию, он мгновенно уразумел положение дел, нашел верные средства упрочить торжество христианства и своего племени над язычеством и туземцами, с изумительным постоянством стремился к своей цели и достиг ее» (СС, т. 1, с. 611).

Совсем по-другому оценивают роль Альберта советские историки. Так, авторы «Истории Эстонской ССР» пишут, что он «самолично организовывал и возглавлял покорение ливов, эстонцев и латышей, претворяя в жизнь кровавую политику католической церкви в Прибалтийских странах. Чтобы захватить побольше земли и усилить свое господство, Альберт не брезговал никакими средствами: ни обманом, ни подлыми интригами, ни массовыми убийствами».

Не так много в истории человечества персонажей, которым удалось в одиночку изменить судьбы целых народов. Что нам известно о человеке, которому «самолично» удалось организовать покорение Прибалтики? О деятельности Альберта на посту епископа Ливонии подробно рассказывается в Ливонской хронике Генриха Латыша. Благодаря этому труду потомки могут оценить подлинный масштаб этой личности.

Точно неизвестно, кто был автором этой хроники и как она на самом деле называлась. Первый издатель хроники, Иоган Грубер, на основе анализа ее содержания пришел к выводу, что ее автором был Генрих, имя которого в ней часто упоминается. По мнению большинства историков, Генрих был уроженцем Ливонии, лэттом (латышом) по национальности. По другой версии, он был немцем. Впрочем, для критической оценки Хроники безразлично, был ли Генрих немцем, или лэттом, который был воспитан в Германии и стал немцем по культуре и мировоззрению, и поэтому резко негативно относился к своим соплеменникам, упорно не желавшим принять крещение. Особая ценность Хроники в том, что ее автор не принадлежал к числу литописцев-книжников, работавших в тиши монастырских келий. Он активный участник описываемых событий. Ее автор не только писатель, а прежде всего воин, миссионер и проповедник. И это делает написанный им труд особенно колоритным и интересным. Время написания Хроники исследователи относят к 1225 году, когда утихли военные действия и появилась ясность в запутанных внешних и внутренних отношениях в Ливонии. Хроника содержательно повествует об одном отрывке ее истории — о времени «обращения язычников», начиная от первых попыток крещения ливов и заканчивая крещением эстов.

Конечно, Ливонская хроника страдает определенной тенденциозностью. Так, действия немцев (или как их называет Генрих — тевтонов) и их союзников — это всегда геройство и подвиг. А упорное сопротивление аборигенов он называет «коварством», «предательством», «вероломством».

Несмотря на это, для историков Хроника Генриха наиболее авторитетный источник по данному периоду. Даже российские авторы вынуждены признать, что по сравнению с соответствующими актовыми данными, а также с русскими, датскими и германскими хрониками, в большинстве случаев преимущество решительно в пользу Хроники Генриха. О походах датского короля Вальдемара II она рассказывает гораздо подробнее датских источников; о русско-ливонских делах — точнее и детальнее, чем наши летописи, а хронология ее служит для корректировки других источников. Согласно Хронике Генриха, Альберт прибыл в Ливонию только на следующий год после назначения его на должность ливонского епископа. Убедившись на примере своих предшественников, что ливы понимают только язык силы, Альберт не стал терять времени на уговоры и убеждения. Первым делом он направляется на остров Готланд и набирает там людей для крестового похода в Ливонию и добивается от Папы и германского императора того, чтобы пилигримство в Ливонию было приравнено к «пути в Иерусалим». На решение организационных вопросов и подготовку этого похода ушел почти год. Только в 1200 году 23 корабля с людьми, набранными Альбертом, входят в Западную Двину и становятся в замке Гольм. Затем корабли направились вверх по реке ко второму замку, который удерживали католики, — Икшкиле. В это время на них напали ливы. Однако помешать Альберту не смогли, и его войско, понеся незначительные потери, достигло Икшкиле. Тогда ливы заключили мир. Полагаясь на заключенный мир, Альберт вернулся в Гольм. Но уже через три дня ливы нарушили заключенный договор и произвели осаду этого замка. По счастью, для пилигримов в Гольме обнаружились запасы съестных припасов, достаточных для того, чтобы прокормить скопившуюся там массу людей. Осада затянулась. Тем временем в Двину вошел корабль с фризами (германская народность. — Авт.). Они стали жечь нивы аборигенов. Ливы, испугавшись того, что за этим кораблем следует целый флот, снова предложили заключить мир. Альберт, убедившись в их вероломстве, в ответ потребовал от старейшин заложников. Не полагаясь на то, что ливы выполнят это условие, епископ пригласил их вождей на пир, где тех схватили, и не отпускал до тех пор, пока ему не выдали три десятка сыновей знатных аборигенов. Заложников отправили в Германию, а Альберт, «поручив страну Господу», отбыл туда же набирать новых пилигримов. Своего соратника Теодориха он посылает в Рим просить Папу объявить крестовый поход в Ливонию. Это была совсем не простая задача: Рим остро нуждался в средствах и людях для продолжения крестовых походов в Святую Землю. В 1184 году Саладин занял Иерусалим. Организованный для его «освобождения» Третий крестовый поход закончился поражением. Стотысячная армия Фридриха Барбароссы была разгромлена, а сам он утонул во время переправы (1190 г.). Полным ходом шла подготовка Четвертого крестового похода.

Стал бы Рим или «христианский мир» в лице Западной Европы распылять свои силы для того, чтобы поддержать амбициозные планы новоиспеченного епископа ливонского? В выборе между крещением прибалтийских язычников и освобождением главных христианских святынь приоритетной целью для католической Европы, безусловно, была вторая. Поэтому в своем послании к архиепископу бременскому Папа Иннокентий III предложил «посылать против варваров в Ливонию» тех клириков и мирян, «которые по бедности или слабосилию не могут ехать в Иерусалим» (см. примечание № 39 к Ливонской хронике Генриха). Другими словами, Папа предлагает Альберту набирать в Ливонию безоружных (бедняки не могли приобрести доспехи и оружие) и больных. С таким войском не то чтобы войну выиграть, а вообще воевать нельзя.

С другой стороны, дарованное Папой прощение грехов за год пилигримства в Ливонии по сути означало амнистию за совершенные преступления. Поэтому «принимали крест» прежде всего люди, опороченные у себя на родине, и преступники. А если не преступники, то авантюристы, потерявшие дома надежду на успех и рассчитывавшие обогатиться в Ливонии.

Да что там простые пилигримы! Многие монахи и даже епископы, оказавшиеся в Ливонии, имели темное прошлое. Например, Бернард из Липпэ, епископ семигаллов, в молодости «в своей стране был виновником многих битв, пожаров и грабежей», за что и был «наказан богом». Епископу нелегко было управлять такими «защитниками церкви». Неповиновение и своеволие среди них было обычным явлением, если Генрих удивленно отмечает, что «пилигримы этого города готовы были послушно участвовать в работах по постройке стены и в других, где могли служить Богу».

К тому же Альберт на опыте своих предшественников убедился, что силами одних пилигримов ливонскую церковь не отстоять. Стоило только крестоносцам сесть на корабли, как аборигены отказывались от крещения и начинали мстить оставшимся без защиты миссионерам.

Следовательно, нужно было действовать не временными натисками, а создать сильную немецкую колонию, которая могла бы стать надежной защитой католической церкви в этих местах. С этой целью Альберт, вернувшись из Германии (1200 г.), в устье Западной Двины «на обширном поле» силами вновь набранных пилигримов, о которых Генрих пишет так: «каких сумел собрать», начал строить город Ригу. Для того чтобы обеспечить Риге условия для быстрого роста, Альберт добился, чтобы все купцы вели торговлю только в рижской гавани, и запретил купеческим кораблям спускаться вниз по Двине. Немецкие купцы это решение поддержали. За счет этой монополии на торговлю Рига стала стремительно развиваться. Епископу Альберту удалось невозможное: без средств, без поддержки извне, руками неуправляемых добровольцев построить на вражеской территории город, который за несколько лет превратился в важнейший региональный центр, богатый порт и неприступную крепость.

Первые горожане появились в Риге только через два года после ее основания. Желающих жить в городе, из которого нельзя высунуть носа в страхе перед местным населением, не было. Для борьбы с туземцами нужна была постоянная вооруженная сила, находящаяся в подчинении епископа, обязанностью которой была бы защита колонистов и церкви. Альберт попытался привлечь к себе на службу рыцарей, давая им во владение туземные земли, чтобы они строили на них замки и защищали себя и Ригу. Во время своей первой поездки в Германию Альберту удалось уговорить двух немецких феодалов — «благородных» Даниила и Конрада присоединиться к нему. Они стали его первыми вассалами, получив в бенефиций Леневардэ (Lenevarde) и Икшкиле.

Но это не решало проблемы. Рыцарь он ведь сам себе господин. Заставить его служить еще сложнее, чем пилигримов. Кроме того, те феодалы, которые были настолько богаты, что имели средства на то, чтобы построить себе замок, не спешили в Ливонию. Им и в Германии было неплохо. А добывать воинскую славу они предпочитали в Палестине. Именно там находился весь цвет европейского рыцарства.

Так сама логика событий заставила Альберта искать другое решение проблемы безопасности юной ливонской церкви. В то время был только один военный институт, который мог эффективно справиться с этой задачей — рыцарский Орден. Военизированные рыцарско-монашеские Ордена хорошо зарекомендовали себя в Палестине. Самый успешный и богатый Орден того времени — Орден тамплиеров. Альберт решил создать подобное учреждение на землях ливов. В 1202 году было основано «некое Братство рыцарей Христовых», получивших позднее название Орден рыцарей Меча (Меченосцев) за то, что на их плащах была эмблема меча и креста. Устав нового Ордена заимствовали у тамплиеров. Возможно, Альберт взял за основу устав тамплиеров, рассчитывая на то, что этот могущественный Орден примет участие в судьбе своего прибалтийского клона. Впрочем, это только версия.

Рим не спешил поддержать создание нового Ордена. Учреждение «Братства рыцарей Христовых» было официально оформлено Папой Иннокентием III только в 1210 году. Советские историки объявили обращение языческих племен Ливонии в христианство феодально-католической агрессией под флагом крестового похода против Прибалтики, вдохновителем и организатором которой выступила воинствующая римско-католическая церковь во главе с Папой. К исторической науке подобные определения не имеют никакого отношения. Это пропаганда. И весьма низкопробная. Из разряда того, что в современной России принято называть «грязными политическими технологиями».

Например, подобное определение можно дать Казанскому походу Ивана Грозного. Получится вот что: феодально-православная агрессия под флагом крестового похода против Поволжья, вдохновителем и организатором которой выступала воинствующая московско-православная Церковь и русский царь. После слова «царь» можно было бы добавить, совсем не погрешив против исторической истины, эпитеты в его адрес: садист, убийца и параноик, прозванный за совершенные им злодеяния собственными подданными Ужасным (Грозным). Но отечественные историки предают забвению то, как уничтожали мечети и насильно крестили волжских булгар — народ, принявший ислам на столетие раньше, чем Владимир крестил Русь и, в отличие от многих русских княжеств, оказавший героическое сопротивление монголо-татарам.

5

Как показали дальнейшие события, Орден был основан весьма своевременно. Уже на следующий год над Ливонией нависла новая угроза — полоцкий князь нападает на владения ливонской церкви (1203 г.). Войска полоцкого князя внезапно появляются у стен Икшкиле. По сообщению Хроники Генриха, в замке были только ливы, «не имевшие доспехов». Они не посмели оказать сопротивления и предпочли откупиться. Получив деньги с ливов, полоцкое войско направилось к Гольму. Но туда уже успели подойти немцы из Риги. Защитники Гольма дань платить отказались, и меткой стрельбой из арбалетов со стен замка обратили русских в бегство. В том же году русские из удельного полоцкого княжества Герсики (Герцикэ), объединившись с литовцами, угнали скот, пасшийся на пастбищах возле Риги, захватили двух священников, рубивших лес вместе с пилигримами, и убили предводителя отряда горожан, погнавшегося за ними.

Это было первое столкновение ливонцев с русскими. Войну начал Полоцк, а не Ливония, которая была кровно заинтересована в сохранении с русскими добрососедских отношений. Но парадокс ситуации заключается в том, что и Полоцку мир с Ливонией был жизненно необходим. Во-первых, и ливонцам и русским угрожал один общий враг — язычники-литовцы. Во-вторых, у Полоцка не было сил для того, чтобы нанести военное поражение Ливонии. Вот что пишет об этом Соловьев: «Князья разных полоцких волостей вели усобицы друг с другом, боролись с собственными гражданами, наконец, имели опасных врагов в литовцах; могли ли они после того успешно действовать против немцев?» (т. 1, с. 614). К этому времени полоцкие удельные княжества, по сути, находились на грани уничтожения, а Полоцк не мог обеспечить их безопасность от литовских набегов. Союз с Ливонией мог помочь им сохранить независимость. Первым это понял князь полоцкого удела Кукенойса Вячко (Вячеслав?). В 1207 году он явился в Ригу и предложил епископу Альберту половину своих владений в обмен на защиту от литовцев.

Почему же тогда предки белорусов напали на немцев и крещеных ими с разрешения полоцкого князя ливов? Соловьев объясняет это так: князья полоцкие «привыкли ходить войной на чудь и брать с нее дань силой, если она не хотела платить ее добровольно. Точно так же хотели теперь действовать против немцев» (Там же, с. 612).

Но почему полоцкий князь, не располагая достаточными военными силами, действует в одиночку, а не обращается за помощью к другим русским князьям? Потому что никакой помощи он получить не мог. У русских князей были дела поважнее, чем грабеж ливонцев. В это время Русь раскололась на две княжеские коалиции, развязавших междоусобную войну за Киев. Одна из них призвала на помощь половцев. После захвата Киева, не имея средств заплатить союзникам, они отдали половцам город на разграбление. Киев был сожжен, Софийский собор разграблен, а все жители, оставшиеся в живых (старых и увечных просто перебили за ненадобностью), уведены в плен.

Выходит, что полоцкий князь сознательно напал на Ливонию в то время, когда никто из русских князей не мог прийти ему на помощь. Из этого следует, что нападение на Ливонию преследовало одну цель: грабеж. Так зачем же брать кого-то в долю?

Но даже несмотря на численное превосходство и внезапность нападения, русские не добились своей цели. Построенные немцами замки полочане взять не смогли. Если бы существование немецкой колонии на землях ливов действительно угрожало безопасности русских княжеств, было плацдармом агрессии католического Запада, как это утверждают отечественные историки, то совместный поход объединенных сил русских князей в Прибалтику мог бы ее легко уничтожить. Ведь в то время все силы Ливонии — это несколько десятков человек в гарнизонах двух наспех построенных замков и несколько сотен жителей Риги. Появление под стенами этого города даже немногочисленного вражеского отряда могло вызвать в нем панику. Генрих пишет о том, как в 1204 году около трехсот литовцев и ливов захватили скот на городских пастбищах Риги. Рижане в страхе смотрели с городских стен, как угоняют их скот, боясь вступить с врагами в бой, поскольку «народу в Риге было тогда еще немного, и люди не решались все вместе выйти из города, боясь засад повсюду в окружавших город лесах». А что если бы под стенами Риги появились несколько тысяч русских дружинников? Но изгнание немцев в планы полоцкого князя не входило. Существование немецкой колонии на Двине его вполне устраивает как потенциальный источник доходов в виде дани и военных трофеев. Ведь с немцев можно было взять на порядок больше, чем с нищих аборигенов, и не скотом, продуктами или рабами, а звонкой монетой. Так зачем же убивать курицу, которая несет золотые и серебряные яйца?

Поражение Полоцка послужило сигналом о том, что расстановка сил в регионе кардинально изменилась. На следующий год удельный князь Вячко из самого близкого к Ливонии полоцкого удела Кукенойса отправился в Ригу на встречу с епископом Альбертом, на которой «после рукопожатий и взаимных приветствий он тут же заключил с тевтонами прочный мир» (1205 г.)

В том же году все жившие по берегам Двины ливы приняли крещение, выдали заложников и заключили мир с католиками.

При этом несмотря на то, что немцам удалось успешно отбить нападение русских, Рига не только не предпринимает ответных действий против Полоцка, но и просит вероломного соседа о заключении мира. Почему? Враги окружали Ригу со всех сторон. Ее военных сил едва хватало на то, чтобы отражать непрерывные нападения. По счастью, действия противника не согласованны. Враги католиков пока еще действуют поодиночке. Но Альберт понимает, что если враждующие племена аборигенов объединятся и призовут на помощь русских, то для Риги это обернется катастрофой. А если Полоцк соберет для похода в Ливонию русских князей? Спасти от этих угроз могла только умелая дипломатия. Если бы Альберту удалось договориться с Полоцком, то с аборигенами немецкие колонисты смогли бы справиться. Во-первых, туземцы враждовали и охотно прибегали к помощи католиков для сведения счетов друг с другом. Во-вторых, построенные немцами замки были достаточно надежным убежищем от их нападений. В-третьих, несмотря на то, что католиков было в десятки раз меньше, чем их врагов, немцы абсолютно превосходили противника по организации и вооружению. У прибалтийских племен (за исключением литовцев) не было конницы, а пешие воины были бессильны против защищенных металлическими доспехами всадников, которые были практически неуязвимы для их деревянных копий. А арбалеты и метательные орудия позволяли ливонцам расстреливать туземцев с безопасного расстояния.

Миротворческую активность Риги подстегнули слухи о том, что ливы договариваются с русскими о совместных действиях.

В начале 1206 года, «желая снискать дружбу и расположение Владимира, какие тот проявлял к его предшественнику, епископу Мейнарду» (Хроника Генриха), Альберт направил в Полоцк посла с подарками. Эта ответственная миссия была возложена на соратника Мейнарда, опытного переговорщика аббата Теодориха, того самого, что чудом избежал смерти от рук ливов. Фантастическое везение сопутствовало ему и в этот раз. Сначала на Теодориха напали литовцы. Но не убили, а только ограбили: отобрали предназначенные в подарок Владимиру боевого коня и оружие (по тем временам — целое состояние).

Но на этом злоключения Теодориха не закончились. В Полоцке он застает ливонских послов, «которые, стараясь склонить короля к изгнанию тевтонов из Ливонии, в льстивых и лживых словах сообщали ему все, что только могли коварно придумать или сказать против епископа и его людей. Они утверждали, что епископ с его сторонниками для них великая тягость, а бремя веры нестерпимо» (Хроника Генриха). Полоцкий князь уже дал приказание готовиться к походу на Ригу, но не хотел, чтобы его намерения стали известны Теодориху. Однако аббату удалось подкупить одного из княжеских советников, и тот открыл ему планы полоцкого князя. Альберт, собиравшийся отплыть в Германию с отбывшими свой срок пилигримами за новой партией защитников веры, получив известие о том, что ливы с русскими готовят совместный поход на Ригу, отложил свой отъезд. Ему удалось убедить отложить свой отъезд и многих из пилигримов, собиравшихся отплыть за море.

В свою очередь, полоцкий князь, узнав о том, что Рига предупреждена о предстоящем нападении, решил прибегнуть к хитрости: он отправил послов, которые должны были собрать конфликтующие стороны и решить, кто прав в споре между немцами и ливами. Генрих в своей Хронике утверждает, что под этим предлогом ливы и русские задумали выманить епископа и его людей и напасть на них. Он пишет о том, что одновременно с посольством в Ригу другие посланники полоцкого князя, «рассыпавшись во все стороны по области, стали звать ливов и лэттов явиться при оружии», подкрепляя свои просьбы подарками.

Альберт, посоветовавшись со своим окружением, отказался выйти на встречу с полоцким князем, ответив, что во всех странах существует обычай, по которому послы приходят на встречу к государю, а не он к ним. «Поэтому и послам, и их гонцам надлежит искать нас в нашем городе, где мы со своими могли бы и принять и содержать их с большим почетом» (Хроника Генриха).

Тем временем к назначенному полоцким князем дню собрались вооруженные ливы. К ним на помощь подошли и литовцы. Союзники планировали сначала занять ближайший к Риге замок Гольм, а оттуда уже напасть на рижан и разрушить город. Ливы, живущие в Гольме, чьих старейшин Генрих называет «зачинщиками всего злого дела», захватили замок, схватили своего священника Иоанна, отрубили ему голову, а тело изрезали на куски. Некоторые стали грабить окрестности Риги, другие через несколько дней разошлись по домам. Епископ собрал горожан, пилигримов и братьев-рыцарей на совет о том, что предпринять против ливов. «Все решили, что лучше, воззвав к помощи всемогущего бога и поручив ему вновь учрежденную церковь, вступить в бой с ливами в Гольме и лучше всем умереть за веру христову, чем поодиночке что ни день гибнуть в мучениях». Самые сильные немцы вместе с рижскими ливами, которые не поддержали своих соплеменников, погрузились на два корабля и выступили к Гольму. Ливы, завидев их, бросились на берег, чтобы помешать высадке. Католиков было всего сто пятьдесят человек, но, несмотря на огромное численное превосходство врага, они вступили в бой, который начался прямо в воде. Храбро сражаясь, католики сумели овладеть берегом. Ливы, не защищенные броней, несли большие потери от стрел. Ряды их сбились, и после того, как был убит их вождь старейшина ливов Ако, которого Генрих называет «виновником всего предательства и всех бед», началось паническое отступление. Одни пытались переплыть реку, другие укрылись в замке. Тем временем в Риге «со страхом божьим и молитвой» ждали вестей из-под Гольма. Тут появилось суденышко, на котором доставили раненых католиков и голову Ако в знак победы. «Радуясь со всеми, кто оставался дома, епископ возблагодарил бога, даровавшего церкви своей спасение силами немногих защитников».

После того как немцы стали обстреливать замок из метательных орудий, ливы сдались. Их старейшин отвели в Ригу и бросили в тюрьму. «Прочие же бывшие в замке, ради таинства крещения, ранее принятого ими, были пощажены, да и потом не терпели ничего дурного». Теперь Альберт мог отправиться в Германию, чтобы набрать новых пилигримов. С собой он взял и ливских старейшин (видимо, заключенных в Риге вождей восстания), «чтобы, познакомившись там с христианскими обычаями, научились быть верными и те, кто всегда были неверными».

Поражение под Гольмом не остановило ливов. Видя, что численное превосходство на их стороне, ливы были уверены в том, что с помощью Полоцка легко справятся с немцами. Получив известие об отъезде пилигримов и епископа, они отправили послов в Полоцк и предложили князю принять участие в новом нападении на немцев, пока в Риге осталось мало защитников. Полоцкий князь согласился. «Слушаясь их зова и советов, король собрал войско со всех концов своего королевства, а также от соседних королей, своих друзей, и с великой храбростью спустился вниз по Двине на корабле». О каких «соседних королях» пишет Генрих в своей Хронике — неясно. Летописи ничего не сообщают о походе какого-то из русских князей вместе с полоцким войском.

Сначала русские попытались высадиться у Икшкиле, но, понеся большие потери от арбалетчиков и поняв, что в замке находится немецкий гарнизон, пошли дальше, и внезапно подойдя к Гольму, окружили его со всех сторон. Одиннадцать дней гарнизон из двадцати немцев успешно отражал осаду. Осаждавшие несли большие потери от немецких «балистариев» (по Соловьеву, «камнестрельных машин»), а сами не могли причинить защитникам замка никакого вреда. Что это за оружие, которое в Хронике Генриха называется балистой и, по его словам, незнакомое русским, не совсем понятно. Возможно, речь идет об арбалетах, тогда еще неизвестных на Руси. Некоторые историки считают, что балистарии — это пращники. Праща простое, но весьма эффективное оружие. Научиться пользоваться пращей намного легче, чем овладеть навыками стрельбы из лука, а выпущенный из нее камень опасен так же, как стрела. К тому же стрельба из лука требует большой физической силы, а с пращей справится даже ребенок. Именно с помощью пращи полуголый библейский мальчик Давид убил закованного в доспехи силача и великана Голиафа. Главное преимущество пращников перед лучниками в том, что у них не было проблем с боеприпасами. Камни в этих краях грудами лежали прямо под ногами. Только успевай нагибаться. В отличие от стрел, которые нужно еще изготовить. А это трудоемкая работа, требующая определенных навыков, инструментов и деталей (наконечников, оперения).

Генрих пишет о том, что во время этой осады произошел курьезный случай: русские пытались использовать небольшую метательную машину, по образцу немецких, но, не умея ею пользоваться, «ранили многих у себя, попадая в тыл».

Попытка поджечь замок тоже не увенчалась успехом: меткая стрельба защитников Гольма не дала подтащить к его стенам дрова.

Оборонявшие Гольм немцы боялись предательства со стороны ливов, которых было много в замке. Поэтому они «днем и ночью оставались на валах в полном вооружении, охраняя замок и от друзей внутри и от врагов извне. Ливы же ежедневно все искали способа, как бы, захватив их хитростью, предать в руки русским, и если бы продлились дни войны, то едва ли рижане и жители Гольма, при своей малочисленности, могли бы защититься».

А рижане ждали, что вот-вот под стенами города появится русское войско, и боялись, что не смогут выдержать осаду, так как укрепление города «еще не было крепким». Но полоцкий князь не решился напасть на Ригу. По версии Генриха, это объясняется тем, что разведчики доложили ему о том, что «все поля и дороги вокруг Риги полны мелкими железными трехзубыми гвоздями; они показали королю несколько этих гвоздей и говорили, что такими шипами тяжко исколоты повсюду и ноги их коней, и собственные их бока и спины».

Потом пришел слух о том, что в море показались немецкие корабли. Испугавшись, что на помощь рижанам пришла подмога, полоцкий князь немедленно собрал войско и ушел, бросив своих союзников ливов. На самом деле это были или обычные купеческие суда или датская эскадра, которая держала путь на остров Эзель. Так благодаря случаю Ливония была второй раз спасена от гибели. Если бы ни трусость полочан, то, вернувшись из Германии, Альберт мог найти на месте Риги лишь обугленные головешки. Впрочем, получив известие о гибели немецких поселений, он, возможно, не решился бы возвращаться назад.

6

Тем временем епископ Альберт буквально умолял соотечественников принять участие в богоугодном деле по защите ливонской церкви. Однако желающих рискнуть жизнью для того чтобы получить взамен прощение грехов, находилось не много. По словам Генриха, епископ «обходил в Тевтонии каждый квартал, улицу и церковь, ища пилигримов».

Сильные мира сего в лице германских князей тоже не высказывали желания оказать помощь назойливому просителю. Тогда Альберт обращается к «римскому королю» Филиппу Швабскому (1198—1208), принеся ему в дар Ливонию. В ответ Филипп назначает Альберта ливонским князем, обещая ежегодно оказывать ему материальную поддержку (1207 г.). На самом деле Филипп совершенно не обрадовался такому сомнительному приобретению, как Ливония, и пообещал поддерживать Альберта только для того, чтобы поскорее от него избавиться. Никакой реальной помощи и денег Альберт так и не получил. Об этом свидетельствует запись в Хронике Германа об этой встрече: «Пройдя Саксонию и Вестфалию, он (епископ Альберт. — Авт.) прибыл наконец ко двору короля Филиппа и, так как не ожидал помощи ни от какого короля, обратился к империи и получил от нее Ливонию, после чего блаженной памяти король Филипп обещал давать ему каждый год пособие в сто марок, но от обещаний никто богатым не бывает».

А в Ливонии после ухода полоцкого войска ливы остались один на один перед лицом своих врагов без всякой надежды на победу. «Страх божий напал на ливов по всей Ливонии» — пишет Генрих. Опасаясь мести со стороны немцев, даже «самые упорные язычники» отправили в Ригу послов, выражая свою готовность креститься и принять священников. Поспешил заверить ливонцев о своем миролюбии и кукенойсский князь Вячко, который, видимо, нарушив ранее заключенный мир, участвовал в походе полоцкого князя. Узнав о том, что Альберт вернулся в Ригу, он поспешил встретиться с епископом. Вячко приняли в Риге на правах почетного гостя (1207 г.). «Проведя в самой дружественной обстановке в доме епископа много дней, он наконец попросил епископа помочь ему против нападений литовцев, предлагая за это половину своей земли и своего замка». В ответ епископ «почтил короля многими дарами, обещал ему помощь людьми и оружием», после чего Вячко вернулся в Кукенойс. Однако несмотря на стремление Альберта подружиться с Вячко, из этого ничего не получились. У князя не сложились отношения с его соседом рыцарем Даниилом, людям которого, согласно Хронике Генриха, он «причинял много неприятностей и, несмотря на неоднократные увещевания, не переставал их беспокоить».

Даниил решил отомстить Вячко. Вместе со своими слугами он под покровом ночи подкрался к Кукенойсу. В городе все спали, включая стражников. Немцы бросились на городской вал. В считанные минуты город был захвачен. Сопротивления не было. Согласно Хронике Генриха, «русских, как христиан, не решились убивать, одних обратили в бегство, других взяли в плен и связали». В плен попал и сам князь Вячко. Даниил сообщил в Ригу о том, что захватил Кукенойс и его князя. Епископ Альберт велел освободить Вячко и вернуть ему все имущество. Он пригласил кукенойсского князя в Ригу, где «с почетом принял его, подарил ему коней и много пар драгоценной одежды; самым ласковым образом угощал его и всех его людей и, усыпив всякую вражду между ним и Даниилом, с радостью отпустил его домой» (Хроника Генриха). Альберт отправил вместе с Вячко двадцать человек вооруженных всадников и каменщиков, «чтобы укрепить замок и защищать его от литовцев». Сам епископ должен был вновь отправиться в Германию с отбывшими свой срок пилигримами. Вячко решил воспользоваться этим, чтобы отомстить своим обидчикам. Для начала он расправился с немцами, которых епископ послал ему на помощь. Когда они «рубили камень во рву для постройки замка, сложив наверху на краю рва мечи и вооружение и не опасаясь короля, как своего отца и господина; вдруг прибежали слуги короля и все его люди, схватили мечи и оружие тевтонов и многих из них, без оружия и доспехов занимавшихся своим делом, перебили». Семнадцать немцев погибли, трем удалось бежать. Трупы убитых бросили в Двину. Течением их принесло в Ригу. Горожане выловили тела погибших и предали их земле.

А Вячко послал в Полоцк захваченных у немцев коней, оружие и доспехи, предложив полоцкому князю собрать войско и как можно скорее выступить на Ригу, где осталось мало народу: лучших он убил, а прочие ушли с епископом.

Но, по счастью для рижан, епископ не успел уплыть далеко из-за неблагоприятного ветра. Узнав о гибели своих людей, Альберт собрал всех пилигримов и со слезами рассказал им о трагедии в Кукенойсе и об угрозе, нависшей над Ригой. Епископ уговаривал пилигримов остаться, «обещая за большие труды их долгого пилигримства большее отпущение грехов и вечную жизнь». Альберту удалось убедить вернуться в Ригу триста человек. Других наняли за плату. В Ригу собрали и союзных ливов.

Узнав о том, что епископ вернулся в Ригу с большим числом немцев, Вячко, так и не дождавшись подмоги из Полоцка, собрал пожитки, поджег Кукенойс и вместе со своими людьми ушел на Русь, «чтобы никогда больше не возвращаться в свое королевство». Его союзники из местных жителей укрылись в лесах (1207 г.) Получив известие о сожжении Кукенойса и бегстве русских, рижане пустились преследовать их. «Всех, кого нашли из числа виновных в единомыслии измене, предали по заслугам жестокой смерти и истребили изменников в той области». Но самому зачинщику убийства в этот раз удалось избежать расправы. Вслед за Кукенойсом ливонцы взяли под свой контроль Герцикэ. В 1209 году в очередной раз вернувшись из Германии с новым отрядом пилигримов, Альберт собрал совет, на котором решали, «каким образом избавить молодую церковь от козней литовцев и русских». На этом совете постановили, что главная угроза Ливонии исходит от князя Всеволода из Герцикэ, который был женат на дочери одного литовского князя («одного из наиболее могущественных литовцев», по словам Генриха). Всеволода обвинили в том, что он был для литовцев своим и «часто предводительствовал их войсками, облегчал им переправу через Двину и снабжал их съестными припасами, шли ли они на Руссию, Ливонию или Эстонию» (Хроника Генриха).

По сути, этот совет в Риге определял направление дальнейшей экспансии Ливонии. Теперь, когда сопротивления ливов и лэттов было сломлено, необходимо было обеспечить безопасность молодого государства от внешних врагов. Наибольшую угрозу, по мнению Риги, представляли для нее не православные русские, а язычники-литовцы. Почему все-таки именно Литва? Ответ на этот вопрос дает Хроника Генриха: «Власть литовская до такой степени тяготела тогда надо всеми жившими в тех землях племенами, что лишь немногие решались жить в своих деревушках, а больше всех боялись лэтты. Эти, покидая свои дома, постоянно скрывались в темных лесных чащобах, да и так не могли спастись, потому что литовцы, устраивая засады по лесам, постоянно ловили их, одних убивали, других уводили в плен, а имущество все отнимали. Бежали и русские по лесам и деревням пред лицом даже немногих литовцев, как бегут зайцы пред охотником, и были ливы и лэтты кормом и пищей литовцев, подобно овцам без пастыря в пасти волчьей».

Конечно, в приведенном отрывке просматривается стремление Генриха оправдать завоевание Ливонии немцами, которое дало ливам и лэттам пастыря в лице епископа Альберта и власть католической церкви и Ордена. Но о серьезности литовской угрозы говорят не только письменные свидетельства того времени. В том, что именно Литва, а не Русь была главным внешним врагом Ливонии, можно убедиться, посмотрев на карту современных Латвии и Эстонии. Территорию Латвии разделяет на две неравные части река Западная Двина (Даугава). Большая часть этого государства лежит по правому берегу Двины, простираясь в сторону границ с Эстонией и Россией. Именно здесь были расположены первые немецкие поселения в Ливонии, ее столица Рига и резиденция Ордена Меченосцев (современный Цесис). Когда-то эта часть Ливонского государства была еще больше, поскольку включала в себя земли современной Эстонии. А вот другая часть Латвии представляет собой узкую полоску, которая протянулась вдоль Даугавы и границы с Литвой.

Восточная граница Ливонии достигла рубежей Новгородской земли всего через четверть века после основания Риги. Для того чтобы закрепиться на узкой полоске земли на левом берегу Даугавы — Земгалии (в ливонских хрониках Семигалия), ливонцам понадобилось целое столетие. Укрепиться на этих землях Ливония смогла только с помощью Тевтонского Ордена, который начал наступление на земгалов со стороны Пруссии. Последнее нападение земгалов на Ригу произошло через сорок пять лет после «Ледового побоища» — в 1287 году. Силы Ордена стали преследовать уходящих с добычей земгалов и углубились на их территорию. Близ местечка Гароза (Грозе) произошло сражение аборигенов с орденским войском. В этом сражении Орден потерпел сокрушительное поражение. По данным Ливонской хроники Германа Вартберга, в бою пал магистр Вилликин Эндорпский (магистр Ордена с 1282 г.) и тридцать четыре рыцаря. Это в пять раз больше, чем, согласно ливонским источникам, погибло рыцарей в сражении с новгородцами («Ледовом побоище»). После этой неудачи Орден сменил тактику. Братья-рыцари в течение года методично опустошали Земгалию район за районом. Были разрушены до основания четыре земгальских замка. Земга-лам ничего не оставалось, как бежать к литовцам. В 1290 году родину покинули защитники последнего укрепления земгалов — Сидрабене. Уходя, они сожгли его. Итак, в 1209 году руководители ливонской церкви и Ордена Меченосцев, рижане, пилигримы-крестоносцы и старейшины ливов и лэттов решили, что необходимо покончить с литовским плацдармом на правом берегу Даугавы. Ливонское войско выступило к Герцикэ. Увидев приближающихся к городу врагов, Всеволод вывел своих людей им навстречу. Не выдержав удара ливонцев, русские обратились в бегство. Преследуя отступающих, ливонцы «ворвались за ними в ворота, но из уважения к христианству убивали лишь немногих, больше брали в плен или позволяли спастись бегством; женщин и детей, взяв город, пощадили и многих взяли в плен». Всеволоду удалось переправиться в лодке через Двину. Но его жена была захвачена. Разграбив город, ливонцы сожгли его и ушли вместе с пленными. Всеволоду предложили прийти в Ригу, «если только он еще хочет заключить мир и получить пленных обратно. Явившись, тот просил простить его проступки, называл епископа отцом, а всех латинян братьями по христианству и умолял забыть прошлое зло, заключить с ним мир, вернуть ему жену и пленных».

Условия мира были предложены следующие: избегать общения с язычниками; не воевать против Ливонии; не нападать вместе с литовцами на русских и принести Герцикэ в дар Ливонской церкви. Если Всеволод на них согласен, то ему вернут его удел, отпустят всех пленных и будут оказывать ему помощь.

Всеволод эти условия принял, «признал епископа отцом» и пообещал, что «впредь будет открывать ему все злые замыслы русских и литовцев». Ему вернули жену и всех пленных, после чего он вернулся на пепелище, собрал разбежавшихся людей и отстроил поселение заново.

Обезопасив свои тылы со стороны Литвы, ливонцам, которые уже начали покорение эстов, оставалось урегулировать отношения с Полоцким княжеством. Хотя после похода на Ливонию в 1206 году о военных действиях с Полоцком Хроника Генриха не сообщает, очередное нападение могло последовать в любой момент. Поэтому к полоцкому князю отправили послов, которые должны были «узнать, не согласится ли он на мир и не откроет ли рижским купцам доступ в свои владения» (1210 г.).

Мир был заключен на условии, что Полоцку «ежегодно платилась должная дань ливами или за них епископом». «И рады были все, — пишет Генрих в своей Хронике, — что теперь безопаснее могут воевать с эстами и другими языческими племенами» (война с эстами к этому времени шла уже второй год). В это же время ливонцы договариваются о совместном походе против эстов с псковичами. Таким образом, в 1210 году Ливония установила мир с близлежащими русскими землями — Полоцком и Псковом. Нежелание русских и немцев воевать друг с другом объясняется не равенством сил обеих сторон, которое делало невозможным достижение военной победы, а тем, что мир был выгоднее, чем война. Стараниями Риги открылся для купеческих кораблей путь из Балтики на Русь по Западной Двине. Полоцк вновь стал получать дань с ливов. Псковичи в лице Ливонии получили партнера для грабительских походов на эстов.

7

Войну с эстами ливонцы начинают в 1208 году. Предлогом для нападения послужило требование возмещения ранее причиненных обид лэттам и рижанам, которое эсты отказались исполнять.

Зимой 1210 года в очередном походе на эстов вместе с немцами, ливами и лэттами участвует большой отряд из Пскова. Объединило католиков и православных христиан, немцев, прибалтов и русских одно стремление — жажда добычи. Ливонская хроника Генриха сохранила описание этого похода: «И разделилось войско по всем дорогам и деревням, и перебили они повсюду много народа, и преследовали врагов по соседним областям, и захватили из них женщин и детей в плен, и наконец сошлись вместе у замка. На следующий и на третий день, обходя все кругом, разоряли и сжигали, что находили, а коней и бесчисленное множество скота угнали с собой. А было быков и коров четыре тысячи, не считая коней, прочего скота и пленных, которым числа не было. Многие язычники, спасшиеся бегством в леса или на морской лед, погибли, замерзши от холода. На четвертый день взяли и сожгли три замка и начали отступление из области со всей добычей, двигаясь с осторожностью; поровну разделили между собой захваченное и с радостью возвратились в Ливонию…»

Об удачном походе псковичей узнал новгородский князь Мстислав Удалой. Впечатленный размерами захваченной ими добычи, он решил повторить выгодное предприятие, но уже без ливонцев. В том же 1210 году (по русским летописям, в 1212 г.) Мстислав с братом псковским князем Владимиром вторгаются на земли эстов. Большое русские войско осадило Медвежью Голову (Оденпэ). Русские разоряли окрестности городища восемь дней. По сообщению Генриха, у осажденных в городище эстов кончилась вода и еда и поэтому они вынуждены были просить мира. Русские, получив дань мехами, крестили некоторых эстов и, пообещав прислать к ним священников, ушли. Своего обещания насчет священников они не сдержали. Видимо, не нашлось православных священников, желающих променять прикормленные приходы и спокойную сытую жизнь на христианское подвижничество, опасное для жизни и не сулящее дохода. Разумеется, главный специалист русской православной церкви по истории Прибалтики митрополит Алексий в своем труде никак не объясняет причину, по которой новгородские и псковские клирики не воспользовались готовностью эстов из Одемпэ — одного из их важнейших племенных центров — принять православных священников.

Через два года Мстислав опять приводит русские полки в эстонские земли. По сообщению Генриха, в 1212 году, когда ливонцы воевали с эстами в окрестностях Юрьева, новгородский князь, узнав об этом, с пятнадцатью тысячами воинов пошел в Эстонию, чтобы напасть на ливонское войско. Ливонцев русские не нашли и, по обыкновению, напали на эстов и произвели осаду одного из их поселений. Эсты откупились, и русские, получив то, за чем пришли, сняли осаду. В это же время другие эсты напали на Псков и «стали убивать народ, но когда русские подняли тревогу и крик, тотчас побежали с добычей и кое-какими пленными назад» (Хроника Генриха).

По Новгородской летописи, этот поход состоялся в 1214 году. В нем кроме новгородцев приняли участие псковичи с князем Всеволодом Борисовичем и дружина торопецкого князя Давыда. В отличие от Генриха, русский летописец ничего не сообщает о мотивах вторжения Мстислава в Эстонию. Так что предположение Генриха о том, что русские собирались напасть на ливонцев, возможно, не соответствует действительности. Согласно летописи русские дружины Мстислава прошли «землю чудьскую до моря», разоряя на своем пути поселения эстов, и осадили «город» Воробьин. Эсты капитулировали. «Князь Мстислав взял с них дань» и «пришли здравы все с множеством полона» (НПЛ). Об ответном нападении эстов на Псков Новгородская летопись умалчивает.

Всего за два года русские трижды нападали на земли эстов. Причем такую активность они проявили впервые за двадцать лет — предыдущее столкновение с эстами в русских летописях отмечено в 1190 году. В чем причина? Может быть, русские хотели помочь эстам в борьбе против ливонцев или помешать распространению католичества? Или цель этих походов — установить контроль над этими землями, пока это не сделали католики? Нет. Совместный поход псковичей с ливонцами продемонстрировал, что эсты «нагуляли жирок» и у них есть чем поживиться. Захваченная псковичами добыча разожгла алчность, и русские бросились грабить эстов, стремясь опередить ливонцев. Причем, в отличие от ливонцев, которые хотя бы пытались навязать эстам католичество, русские приходили только ради военной добычи.

В 1212 году опять обострились отношения Ливонии с Полоцком. Полоцкий князь послал епископу Альберту приглашение «прибыть для свидания с ним у Герцикэ, чтобы дать ответ о ливах, бывших данниках короля; чтобы тут же совместно договориться о безопасном плавании купцов по Двине и, возобновив мир, тем легче противостоять литовцам». Почему Владимир вновь потребовал обсудить вопросы, по которым Полоцк и Рига уже пришли к согласию за два года до этого, неизвестно. Может быть, немцы нарушили условия договора, а может быть Владимиру показался недостаточным размер выплачиваемой рижанами дани с ливов.

В этот раз Альберт вышел на переговоры из-за стен Риги: у него уже было достаточно сил для того, чтобы сразиться с поло-чанами в чистом поле. Епископа сопровождали рыцари Ордена Меченосцев, старейшины ливов и лэттов и изгнанный из Пскова князь Владимир со своей дружиной. С посольством на своих кораблях шли немецкие купцы, причем «все надели доспехи, остерегаясь литовских засад по обоим берегам Двины» (Хроника Генриха). О ходе этих переговоров известно только по Хронике Генриха. Он сообщает, что полоцкий князь пытался «угрозами и лаской» заставить Альберта отказаться от крещения ливов, утверждая, что в «его власти либо крестить рабов его ливов, либо оставить некрещеными». «Ибо русские короли, покоряя оружием какой-либо народ, обыкновенно заботятся не об обращении его в христианскую веру, а о покорности в смысле уплаты податей и денег» — комментирует это требование Владимира Генрих. На что епископ ответил в том смысле, что Бог повелел больше повиноваться Царю Небесному, чем земному. И процитировал Евангелие: «Идите, учите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа». Что касается дани, то, по словам Альберта, ливы, «не желая служить двум господам, то есть русским и тевтонам, постоянно уговаривали епископа вовсе освободить их от ига русских».

Владимир, «не удовлетворенный этими справедливыми доводами, вышел из себя и, угрожая предать огню все замки Ливонии и саму Ригу», выстроил на поле свое войско и двинулся на ливонцев. Те, полные решимости сразиться, вместе с купцами и псковской дружиной вышли ему навстречу.

Когда противники сошлись, чтобы начать схватку, вперед выехал и псковский князь и еще несколько переговорщиков от немцев. Они стали убеждать полоцкого князя «не тревожить войной молодую церковь, чтобы и его не тревожили тевтоны, все люди сильные в своем вооружении и полные желания сразиться с русскими. Смущенный их храбростью, король велел своему войску отойти, а сам прошел к епископу и говорил с ним почтительно, называя отцом духовным; точно так же и сам он принят был епископом, как сын» (Хроника Генриха). После не достигшей цели демонстрации силы Владимир был вынужден возобновить переговоры. Трезво оценив свои силы и шансы на военную победу, он вынужден был пойти на уступки. По словам Генриха, «по божьему внушению», полоцкий князь отказался от дани с ливов и «предоставил господину епископу всю Ливонию безданно, чтобы укрепился между ними вечный мир как против литовцев, так и против других язычников, а купцам был всегда открыт свободный путь по Двине».

Отечественные историки упрекают полоцкого князя в том, что он совершил роковую ошибку, разрешив католическим священникам проповедовать среди прибалтийских язычников. Например, Костомаров пишет: «Полоцкий князь Владимир, по своей простоте и недальновидности, сам уступил пришельцам Ливонию и этим поступком навел на северную Русь продолжительную борьбу с исконными врагами славянского племени (указ. соч., с. 79). Однако договор, заключенный в 1212 году между Ригой и Полоцком при посредничестве псковского князя Владимира Мстиславовича, наглядно свидетельствует о том, что у северной Руси был противник более опасный, чем немецкие колонисты и крещенные ими аборигены — литовские язычники. А с теми, кого Костомаров называет «исконными врагами славянского племени», и Новгородская земля, и Полоцкое княжество вели взаимовыгодную торговлю, которая не прекращалась даже во время войн с Ливонией. И то, что Полоцк ради сохранения свободного пути купцам по Двине отказался от своих притязаний на выплату дани с ливов, означает только одно — доходы, которые сулила торговля с немцами и Ригой, стоили того. Обеспечив безопасность со стороны полоцкого княжества, Ливония все силы бросила на покорение Эстонии. Война с эстами достигла наибольшего напряжения в 1215 году. Как сообщает Хроника Генриха, эсты объединились, чтобы «сразу с тремя войсками разорять Ливонию». Флотилия эзельцев должна была осадить Ригу и загородить гавань на Двине, два других отряда в это время опустошить землю ливов и лэттов., чтобы они, «задержанные войной у себя, не могли прийти на помощь рижанам».

Атаки эстов на Ригу были успешно отбиты, и ливонцы перенесли войну на территорию противника. Это была война на уничтожение. Ливонцы убивали всех мужчин-эстов. Жесткость ливонцев Генрих объясняет тем, что они мстили за совершенные теми злодеяния. Он описывает, как эсты замучили знатного лэтта по имени Талибальд. Они заживо жгли его на огне, добиваясь того, чтобы он выдал им свои деньги. Талибальд показал, где спрятаны его деньги, но эсты продолжили пытку, решив, что он выдал им не все. В ответ Талибальд заявил своим мучителям, что не скажет, где остальные деньги, потому что они все равно его сожгут. Тогда эсты пленника «жарили, как рыбу, пока он, испустив дух, не умер». Лэтты, в числе которых были сыновья погибшего Рамеко и Дривинальдэ, вступили в земли эстов, «опустошили и предали огню все деревни, а мужчин, каких могли захватить, всех сожгли живыми, мстя за Талибальда». «Сожгли все их замки, чтобы не было у них там убежища. Искали врагов и в темной чаще лесов, нигде от них нельзя было укрыться, и вытащив оттуда, убивали. Женщин и детей увели с собой в плен, захватили коней, скот, большую добычу и вернулись в землю свою». Другие лэтты «докончили оставленное первыми: добрались до деревень и областей, куда не доходили те, и если кто до сих пор уцелел, не миновал гибели теперь. И захватили они многих, и перебили всех мужчин, и повлекли в плен женщин и детей, и увели скот, взяв большую добычу». Не успел вернуться этот отряд, как ему навстречу уже выступил другой. «Эти тоже стремились награбить добычи и отомстить убийствами за родителей и близких, умерщвленных эстами». «И прошли они в Унгавнию (область в Эстонии) и грабили ее и уводили в плен людей не меньше первых. Они захватывали тех, кто возвращался из лесу на поля и в деревни за пищей; одних сжигали на огне, других кололи мечом; они истязали людей разными пытками до тех пор, пока те, наконец, не открыли им, где спрятаны деньги, пока не привели во все свои убежища в лесах, пока не предали в их руки женщин и детей. Но и тогда еще не смягчились души лэттов: захватив деньги и все имущество, женщин и детей до последнего человека и все, что еще оставалось, они прошли по всем областям, не щадя никого: мужчин всех перебили, женщин и детей увели в плен и, отомстив таким образом своим врагам, весело возвратились домой со всей добычей».

За этим отрядом пришел следующий. За ним еще один. Всего за лето девять ливонских отрядов опустошало земли эстов. По словам Генриха, ливонцы собирались «либо воевать до тех пор, пока уцелевшие эсты не придут просить мира и крещения, либо истребить их совершенно. Дошло до того, что у сыновей Талибальда перевалило уже за сотню число врагов, которых они, мстя за отца, сожгли живыми или умертвили другими муками, не говоря о бесчисленном множестве других, кого истребили лэтты, тевтоны и ливы».

Оставшимся в живых эстам ничего не оставалось, как послать в Ригу послов просить мира. В ответ им выставили условие сначала возвратить имущество, отнятое у немецких купцов. Послы эстов утверждали, что все грабители уже убиты лэттами и просили, покончив все счеты, крестить их. Ливонцы мир утвердили. Те племена эстов, которые не подверглись нападениям, «боясь, как бы и с ними не случилось то же», прислали в Ригу послов с просьбой отправить к ним священников, чтобы «и они, крестившись всей областью, могли бы стать друзьями христианам».

Однако сопротивление эстов не закончилось. Их старейшины решили заключить союз с русскими. В 1216 году эсты послали в Полоцк просить князя Владимира, чтобы он напал на Ригу, а сами обещали напасть на ливов и лэттов и перекрыть Даугаву, чтобы к ливонцам не подошла подмога. Полоцкий князь поддался на уговоры и стал готовиться к походу в Ливонию. «И понравился королю замысел вероломных, так как он всегда стремился разорить ливонскую церковь, и послал он в Руссию и Литву и созвал большое войско из русских и литовцев», сообщает Генрих. Однако поход полоцкого князя на Ригу не состоялся. Когда все уже было готово к выступлению, Владимир «умер внезапной и нежданной смертью, а войско его все рассеялось и вернулось в свою землю». Почему полочане отказались от похода на Ливонию? Неужели причина в скоропостижной кончине князя Владимира? Если это так, то получается, что кроме него в Полоцком княжестве не было не одного полководца, способного возглавить войско. Но в это трудно поверить. Что, в Полоцкой земле перевелись князья? Нет. Полоцкие дружины мог бы возглавить, например, князь Вячко, у которого были с Ригой личные счеты и которого в отечественной литературе превозносят как героического борца с «немецко-католической агрессией». Но воинственность Полоцка волшебным образом исчезает сразу после смерти Владимира, что говорит о том, что желающих воевать в союзе с эстами против Ливонии не было.

Это последнее сообщение Хроники Генриха об обострении отношений Риги с полоцким княжеством. Другие источники тоже не содержат упоминаний о каких-либо конфликтах Ливонской конфедерации с Полоцком после 1216 года. Из чего следует, что как только русские (а точнее, предки белорусов) поняли, что дружить с Ливонией выгоднее, чем воевать, проблема русско-ливонских отношений исчезла сама собой. Что касается ливонцев, то они, в свою очередь, не предпринимают никаких актов агрессии по отношению к своим православным соседям, живущим выше по течению Западной Двины, и не пытаются навязать им католическую веру. Нормализация отношений с Полоцком совпала по времени с началом вооруженного противостояния с Новгородской землей — самого богатого и могущественного образования на территории бывшей Киевской Руси. Первое столкновение с Новгородом, по Генриху, произошло в конце 1216 года, когда новгородский князь вместе с псковичами в очередной раз напал на городище эстов Медвежья Голова (Одемпэ). «Стали они жечь и грабить весь край, перебили много мужчин, а женщин и детей увели в плен» (Хроника Германа). Среди пострадавших от русских был некий немецкий купец, который, потеряв все, что имел, бежал в Ригу. Ливонцы, которые уже крестили жителей этой земли, послали эстам подмогу для ответного нападения на новгородцев.

«Жители Унгавнии, чтобы отомстить русским, поднялись вместе с епископскими людьми и братьями-рыцарями, пошли в Руссию к Новгороду и явились туда неожиданно, опередив все известия, к празднику крещения, когда русские обычно больше всего заняты пирами и попойками (январь 1217 г.). Разослав свое войско по всем деревням и дорогам, они перебили много народа, множество женщин увели в плен, угнали массу коней и скота, захватили много добычи и, отомстив огнем и мечом за свои обиды, радостно со всей добычей вернулись в Одемпэ» (Хроника Генриха). Итак, первое нападение ливонцев на окрестности Новгорода зафиксировано за четверть века до «Ледового побоища». О монголах тогда еще вообще не было ничего известно. Русь располагала достаточными силами не только для того, чтобы отразить нападение со стороны Ливонии, но и уничтожить ее. И что же? Новгородская летопись даже не замечает того, что немцы вместе с эстами «угнали массу коней и скота, захватили много добычи». Зато скупо, одной фразой сообщает о нападении литовцев: и воевала Литва в Шелоне; новгородцы пошли на них, но не застигли (НПЛ 1217 г.). Летописец попросту не различает язычников-литовцев от эстов и их союзников католиков. Все грабители для него на одно лицо. Почему? Во-первых, потому, что это было первое нападение на новгородские владения, в котором принимали участие братья-рыцари и рижане. Во-вторых, потому, что и это нападение, впрочем, как и все последующие ответные, не имело целью захват территории или обращение православных в католичество. Мотив вторжения — только месть и грабеж.

В том же году русские собрали большое войско, и согласно Хронике Генриха, послали звать по всей Эстонии, чтобы эсты выступили на Одемпэ. На призывы новгородцев откликнулись не только те эсты, которые еще не были крещены, но и те, что уже приняли католичество. Последние, по словам Генриха, надеялись таким образом «сбросить с себя и власть тевтонов, и крещение». Объединенное войско новгородцев, псковичей и эстов, которое возглавлял псковский князь Владимир (зять брата рижского епископа Теодориха, изгнанный из Пскова и вновь вернувшийся туда), окружило Одемпэ. Его обороняли рыцари Ордена Меченосцев, рижане и местные жители. Семнадцать дней продолжалась осада городища, расположенного на высоком холме (который Генрих называет горой). Осаждавшие понесли большие потери от немецких стрелков. Так и не взяв замок, русские обрушились на беззащитные окрестности. Трупы убитых они бросали в источник, из которого осажденные брали питьевую воду.

«Они причиняли вред, какой могли, разоряя и выжигая всю область кругом, но всякий раз, как они, по своему обычаю, пытались взобраться всей массой на укрепления горы, тевтоны и эсты храбро отбивали их нападение. Поэтому там они имели большие потери убитыми». На помощь осажденному Одемпэ выступило трехтысячное войско во главе с магистром Ордена Меченосцев Волковиным и братом рижского епископа Теодорихом. Ливонцы напали на русских, но, увидев, что врагов очень много (по словам Генриха — до двадцати тысяч), стали прорываться под защиту укреплений осажденного городища, понеся при этом большие потери. Ливонская хроника сообщает о гибели в этом бою трех знатных немцев. Согласно НПЛ, новгородцы убили двух «немецких воевод» и одного взяли в плен. Немцы в Одемпэ пробились, но оказалось, что в его стенах слишком много людей и лошадей. Проблемы с водой и едой делали дальнейшее сопротивление бесполезным. Прорываться сквозь намного превосходящие силы противника было безумием. Русские тоже не горели желанием биться до полного уничтожения противника. Поэтому через три дня начались переговоры. По условиям заключенного мира все ливонцы свободно покинули Одемпэ. Кроме Теодориха, которого согласно хронике Генриха, новгородцы увели в плен (что совпадает с сообщением НПЛ о пленении одного «воеводы»).

8

В 1217 году, когда Мстислав Удалой, несмотря на просьбы остаться, окончательно покинул Новгород, борьба партий вспыхнула с новой силой. Город начало лихорадить. Происходили постоянные смуты. С 1218 по 1224 год пять раз сменились князья.

Просуздальскую группировку поддерживали, прежде всего, бояре с «Прусской улицы», то есть силы, которые были связаны с балтийской торговлей. Рига — стремительно развивающийся торговый центр с гораздо более выгодным географическим положением, чем Новгород и Псков, — угрожала их экономическому благополучию. Появление немецких купцов на землях прибалтийских аборигенов привело к тому, что новгородские торговые люди потеряли доходы от сверхприбыльной посреднической торговли западными товарами с местным населением. Следовательно, просуздальская партия была кровно заинтересована в уничтожении своего торгового конкурента в лице Риги.

Кроме того, могущество Новгорода покоилось не только на торговле с Западом и эксплуатации колоний, простиравшихся до Уральских гор. Существенная статья дохода новгородцев — разбой и работорговля. Их разбойничьи шайки — ушкуйники осмеливались грабить даже поволжские города всесильной Золотой Орды. Орден и Рига, беря под свою защиту обращенных в католичество аборигенов, становились серьезной преградой на пути ушкуйников, привыкших безнаказанно хозяйничать на Прибалтийских землях.

В 1217 году Ливония, разбив эстонские племена в битве при Вильянди, расширила подвластную ей территорию до границ Новгородской земли. Все чаще от пассивной обороны ливонцы переходили в наступление. Опираясь на поддержку ливонцев, «чухонцы» перестали быть легкой добычей для новгородских и псковских отрядов. Объединенные в единое государство, прежде разобщенные языческие племена прибалтийских народов становились единой силой, способной не только дать серьезный отпор нападавшим, но и нанести им ответный удар. С 1217 по 1223 год русские ежегодно совершали нападения на Ливонию. После похода Владимира на эстов 1217 года, в 1218 году (1219 г. по русским летописям) новгородско-псковское войско во главе с новгородским князем Всеволодом вновь вторглось в Ливонию. Еше ни разу в истории Ливонии ей не приходилось иметь дела с шестнадцатитысячной армией противника. Благодаря описанию этой войны в Ливонской хронике Генриха Латыша современный читатель может почувствовать атмосферу того времени. Нет смысла излагать его рассказ своими словами. Он настолько хорош, что я позволил себе привести его целиком.

Перед походом в эстонских поселениях появились «гонцы». Они собирали воинов, которые должны были присоединиться к русскому войску. «Было же русских шестнадцать тысяч воинов, которых великий король новгородский уже два года собирал по всей Руссии, с наилучшим вооружением, какое в Руссии было», — пишет Генрих об этих событиях. На встречу собрались для похода против эстов в окрестностях Ревеля. Вместо эстов пришлось воевать с противником более грозным — русскими. Ливонцы «построили свое войско так, чтобы ливы и лэтты сражались пешими, тевтоны же верхом на своих конях. Построив войско, двинулись на них, а когда мы подошли ближе, наши передовые тотчас стремительно ударили на врагов и бились с ними и обратили их в бегство; во время погони, убив знаменосцев, смело взяли знамя великого короля новгородского и еще два знамени других королей. И падали враги направо и налево по дороге, и гналось за ними все войско наше до тех пор, пока наконец ливы и лэтты, пешие, не утомились. Тут сели все на коней своих и продолжали преследовать врагов». Но ливонцы еще не знали о том, что это был только авангард русского войска.

Русские же, пробежав около двух миль, добрались до небольшой реки, перешли ее и остановились; затем собрали вместе все свое войско, ударили в литавры, затрубили в свои дудки, и стали король псковский Владимир и король новгородский, обходя войско, ободрять его перед битвой. Тевтоны же, преследовавшие русских вплоть до реки, остановились, не осмеливаясь, из-за многочисленности русских, переправиться к ним. Ливонцы заняли холмик у реки, дожидаясь, пока подойдут шедшие сзади. Но когда ливы и лэтты увидели численность русского войска, они «тотчас отступали назад, как будто получив удар дубиной в лицо, и, повернув тыл, бросались в бегство. И бежали они один за другим, видя летящие на них русские стрелы, и наконец все обратились в бегство. И остались тевтоны одни, а было их всего двести, да и из тех некоторые отступили, так что налицо было едва сто человек, и вся тяжесть боя легла на них. Русские между тем стали переходить ручей. Тевтоны не мешали им, но когда некоторое количество перешло, сразу вновь их отбили к реке, а нескольких убили. И другие, вновь перешедшие ручей к тевтонам, вновь были оттеснены назад. Какой-то новгородец, человек большой силы, перебравшись для разведки через ручей, стал издалека обходить ливов, но Теодерих из Кукенойса напал на него, отрубил ему правую руку, в которой тот держал меч, а потом, догнав убегающего, убил. Прочие прочих перебили; тевтоны убивали всякого, кто переходил реку на их сторону. Так и бились с ними у реки от девятого часа дня почти до самого захода солнца. И увидев, что уже убито у него около пятидесяти воинов, король новгородский велел своему войску больше не переходить на другую сторону. И отошло русское войско к своим огням, тевтоны же с пением пошли обратно своей дорогой, все здравые и невредимые, кроме одного рыцаря у Генриха Боревина, павшего от раны стрелой, да другого — лэтта, некого Веко: этот, прислонившись к дереву, долго бился один с девятью русскими, но, наконец, раненный в спину, пал мертвым. Все прочие ливы и лэтты возвращались без всяких потерь и многие из них опять присоединились к тевтонам на обратном пути, выйдя из лесу, куда было убежали; и радовались вместе с ними, что будучи столь малочисленны, спаслись от такой массы русских. И славили все милость спасителя, который вывел и избавил их из рук неприятелей, причем они даже, при такой малочисленности, перебили до пятидесяти человек русских, захватили их оружие, добычу и коней» (Хроника Генриха).

После этого боя ливонцы, понимая, что не смогут разгромить в открытом бою такое огромное войско, укрылись за стенами замков. Русские, разделившись на отдельные отряды, принялись грабить окрестности. Они «сожгли вокруг все церкви, разграбили все области и деревни, женщин и детей увели в плен, всех захваченных мужчин перебили, а хлеб, свезенный отовсюду с полей, сожгли» (Хроника Генриха). Когда в Ригу пришли известия о том, что русские разоряют ливонские области, рижане, Орден, пилигримы и ливы объединились, чтобы дать новый бой. Узнав о приближении ливонцев, русские, собрав все свое войско, осадили замок вендов (одно из племен лэттов). Рядом находился замок Меченосцев, которые пришли осажденным на помощь. Многотысячное русское войско плохо укрепленный замок лэттов взять штурмом не смогло. «Король новгородский, видя, что много знатных у него ранено, а иные убиты, понимая также, что замка вендов он взять не может, хотя это и самый маленький замок в Ливонии, заговорил о мире с братьями-рыцарями, но те, не желая и слышать о таком мире, выстрелами из балист заставили русских отступить. Тогда русские, опасаясь нападения приближавшихся тевтонов, отошли от замка, двигались затем целый день, поспешно ушли из страны» (Хроника Генриха). Другой причиной, заставившей русских покинуть пределы Ливонии, стало известие о нападении литовцев на Псков.

Новгородский летописец, в отличие от своего коллеги Генриха, этому походу в Ливонию большого значения не придал. Действительно, подумаешь, шестнадцать тысяч его земляков ходили пограбить чухонцев! Велика ли невидаль?! В НПЛ этим событиям посвящена короткая запись: «ходил князь Всеволод с новгородцами к Пертуеву (возможно, речь идет о латвийском городе Цесис, где располагался замок магистра Ордена Меченосцев), и встретив стражу немцев, литвы, ливов, и бились, и пособил бог новгородцам, подойдя к городу и простояв под ним две недели, город не взяв вернулись здоровыми».

В том же году в ответ на действия русских «лэтты, в небольшом числе, вступили в Руссию, стали грабить деревни, убивать и брать в плен людей, захватили добычу и, мстя за своих, причинили какой могли вред. Когда же эти вернулись, вновь пошли другие, не упуская сделать зло, какое могли». На следующий год снова «лэтты, помня все причиненное в прошлом году русскими в Ливонии, пошли в Руссию, обратили в пустыню всю местность вокруг Пскова, а когда они вернулись, пошли другие и нанесли такой же вред, и всякий раз уносили много добычи. Покинув свои плуги, они поселились в русской земле, устраивали засады на полях, в лесах и в деревнях, захватывали и убивали людей, не давая покоя, уводили коней и скот, и женщин их. Русские же из Пскова, под осень, собрали войско, явились в землю лэттов и разграбили их деревни; опустошили все, что те имели, сожгли хлеб, и всячески старались причинить зло, какое могли» (Хроника Генриха).

Итоги похода 1218 года заставили псковичей задуматься о том, стоит ли им участвовать в походах новгородцев в Ливонию. Новгород начинает войну, потом новгородские дружины уходят домой, а на Псков обрушиваются ответные удары ливонцев. В результате война, которая для новгородцев продолжалась всего две недели, для Пскова не только затянулась на целый год, но и перекинулась на его земли.

Другая сторона вопроса: в то время, как псковичи и новгородцы продолжали походы в Ливонию за «зипунами», эстонские племена надеялись с их помощью освободиться от немцев и датчан. С появлением в Эстонии датчан вражда между католическими миссионерами дошла до полного абсурда. Немцы крестили эстов, потом приходили датчане и требовали от аборигенов, чтобы они приняли крещение от них. «Бедные жители не знали, кого слушаться: ибо их мнимые просветители ненавидели друг друга, и Датчане повесили одного Чудского старейшину за то, что он дерзнул принять крещение от Немцев!» (Карамзин, СС, т. 3, с. 459).

Ничего удивительного, что в Эстонии вспыхнуло очередное восстание против католиков (1222 г.). Восставшие разрушали церкви, грабили и убивали без разбору всех католиков.

«Скоро мятеж сделался общим в разных областях Ливонских: граждане Феллина, Юрьева, Оденпэ, согласно изъявили ненависть к немцам; умертвили многих Рыцарей, Священников, купцов, и мечи, обагренные их кровью, были посылаемы из места в место в знак счастливого успеха. Уже все жители северной Ливонии торжественно отреклись от Христианства, вымыли свои дома, как будто оскверненные его обрядами, разрушили церкви и велели сказать Рижскому Епископу, что они возвратились к древней Вере отцов, и не оставят ее, пока живы» (Карамзин, СС, т. 3, с. 459). Хроника Генриха подробно описывает зверства восставших. Некоего датчанина Гебба, «бывшего их судьей», эсты «отвели вместе с прочими датчанами в свой замок и истязали его и других жестокими пытками; растерзали им внутренности, вырвали сердце из груди у еще живого Гебба, зажарили на огне и, разделив между собой, съели, чтобы стать сильными в борьбе против христиан; тела убитых отдали на съедение собакам и птицам небесным». Вернувшиеся в язычество эсты обратились за помощью к русским. «Старейшины их призвали Россиян в города свои, уступили им часть богатства, отнятого у Немцев, и послали дары к Новгородскому Князю, моля его о защите» (Карамзин, там же). Русь в лице Новгородской земли получила исторический шанс мирным путем присоединить большую часть Эстонии. Русские пришли на помощь язычникам, восставшим против христианской церкви. Новгородцы разместили гарнизоны в эстонских городах. В Дерпте сел князь Вячко с дружиной из двухсот человек. То, что русские поддержали восстание язычников против христиан, должно было привести к конфликту с католической церковью. У Рима были все основания призвать Европу к «крестовому походу» на Русь. Именно тогда, в 1223 году, а не в 1240 году, как утверждают наши историки, Запад должен был объединиться и выступить против Новгородской земли. Но католической Европе война с Русью не нужна. Несмотря на повторяющиеся из года в год нападения русских на Ливонию германский император настаивал на дружбе с русскими, Папа ограничился буллой, призывающей русских князей не совершать враждебных действий против христиан в Прибалтике и Финляндии. Немецкие торговые города богатеют на торговле с Русью. Император Фридрих пытается захватить Рим. Папа стремится поднять Германию против Фридриха. Внутренние германские города собирают армии для «крестовых походов» в Святую землю. Германии и Риму нет дела до Ливонии.

Эсты скоро поняли, какую ошибку они совершили, позвав русских. Вместо помощи они получили захватчиков хуже, чем датчане и немцы. Эстам ничего не оставалось, как признать власть ливонцев и принять католичество. Один из главных виновников того, что Эстония не вошла в состав Новгородской земли — Ярослав Всеволодович, который в это время второй раз стал новгородским князем.

9

В 1221 году новгородцы прогнали Всеволода Смоленского: «Показали путь новгородцы князю Всеволоду: "не хотим тебя; пойди, куда хочешь; иди к отцу в Русь» (НПЛ). Читатель, обрати внимание и запомни: новгородцы себя Русью не считают. Почему новгородцы прогоняют Всеволода, окончательно порывая с длительным периодом гегемонии смоленских князей? Отказ от союза со Смоленском означал, что Новгород решил сделать ставку на союз с «низовой землей» и вернуться в сферу влияния Владимиро-Суздальской Руси. За князем новгородцы обращаются к Великому князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу, которого они разбили в битве при Липице. Чем вызвано такое резкое изменение расстановки политических сил в Новгородской земле?

Главная причина в том, что к этому времени интересы Новгорода перестали совпадать с интересами Смоленского княжества. После основания Риги русские земли, расположенные в бассейне Северной Двины, получили возможность напрямую, минуя Новгород, вести торговлю с Западом.

Владимиро-Суздальская Русь, в силу своего географического положения, наоборот, в торговле с Западом оставалась зависимой от посреднических услуг Новгорода и, следовательно, интересы Новгорода и Владимира в вопросе политики по отношению к Ливонии совпадали. Обратившись к Великому князю Владимирскому Юрию за князем, новгородцы звали именно его, а не своего заклятого друга Ярослава. Юрий послал в Новгород восьмилетнего сына Всеволода (1222 г.). Но новгородцам нужен был воин, а не ребенок.

В том же году, несмотря на то, что с ливонцами был заключен мир, состоялся новый поход в Ливонию. На этот раз русские объединились с язычниками-литовцами. «Юрий князь прислал брата своего Святослава новгородцам в помощь, и пошли новгородцы с Святославом к Кеси (Цесис), и пришла Литва в помощь же, и много воевали, но города не взяли» (НПЛ). Это был очередной грабительский поход. Ливония, в которой полыхала междоусобица между Ригой, Орденом и датчанами, не могла оказать организованного сопротивления. Судя по Хронике Генриха, целью нападения были владения Ордена Меченосцев, а Рига от участия в обороне орденских владений уклонилась. Можно предположить, что русские действовали в сговоре с Ригой, которая попыталась через псковского князя Владимира использовать их для того, чтобы нанести удар по Меченосцам.

Подробное описание этого нападения на Ливонию сохранилось в Хронике Генриха. «Русские же прислали из Пскова обратно грамоту о мире, заключенном у Одемпэ, а вслед за тем и сами пришли с большим войском. И было в том войске двенадцать тысяч русских, собравшихся и из Новгорода и из других городов Руссии против христиан, находившихся в Ливонии. И пришли они в землю лэттов и стояли там две недели, дожидаясь литовцев и опустошая все, что было по соседству. Затем подошли к Вендену (Цесису). У ворот их встретили братья-рыцари со своими вендами, но не будучи в силах противостоять массе врагов, сожгли дома и деревни и отступили в замок. Однако русские, оставив замок в стороне, перешли Койву и явились в Торейду. И разграбили они всю страну, сожгли все деревни, церкви и хлеб, лежавший уже собранным на полях; людей взяли и перебили, причинив великий вред стране. Литовцы, двигаясь по той же дороге близ Вендена вслед за русскими, перешли Койву, присоединились к ним и, где русские нанесли меньший вред, там приложили руку литовцы. И выступили из Риги магистр братьев-рыцарей со своими и рыцарь Бодо с некоторыми пилигримами; за ними последовали и другие, но лишь немногие из-за бывшего в стране несогласия. И пошел магистр со своими и прочими сопровождавшими к Койве и стал на берегу, не давая русским переправиться на его сторону. Некоторые из ливов, переправившись через реку, бросились преследовать литовский отряд, шедший с пленными и добычей из Койвемундэ, и убили у них до двадцати человек, прочие же спаслись бегством к русским. Другой, русский, отряд они застали в деревне Когельсэ, убили и у них семь человек, а другие бежали и воротились к своим или скрылись в лесу. И сказали тогда русские: «Нехорошо нам оставаться здесь, так как ливы и тевтоны собираются вокруг нас со всех сторон». И, поднявшись в полночь, стали уходить из страны, а на следующую ночь, остановившись в Икевальдэ, разграбили и сожгли окрестную область. На третью ночь такой же вред причинили в местности у Имеры, затем поспешили в Унгавнию, четыре дня таким же образом опустошали и эту область, а там вернулись в Руссию. Литовцы же, не решаясь отделиться от русских из страха перед тевтонами, ушли с ними во Псков и оставались там целый месяц, чтобы потом безопасно возвратиться в свою землю». После неудачного похода в Ливонию малолетний Всеволод, видимо по собственной инициативе, тайком бежал из Новгорода. Новгородцы пришли к Юрию просить в князья его брата. Так в Новгороде вновь появился Ярослав Всеволодович. «На ту же зиму князь Всеволод побежал в ночь, утаившись из Новгорода, со всем двором своим; новгородцы были этим опечалены. Тогда же новгородцы послали к Юрию: «если тебе не угодно держать Новгород сыном, дай нам брата»; и дал им брата своего Ярослава» (НПЛ).

Так спустя восемь лет после поражения в Липецкой битве осуществилась заветная мечта удельного переславского князя — Ярослав вернулся в Новгород. Новгородцам пришлось закрыть глаза на прошлую вражду и забыть причиненное им зло. Главное, чтобы Ярослав с дружиной «низовой земли» помог им в предстоящей войне с «немцами» за Эстонию. Для этого его и пригласили в Новгород.

Историки не могут объяснить, почему новгородцы, которые могли выставить несколько тысяч хорошо обученных и прекрасно вооруженных воинов, вынуждены были приглашать князей и самостоятельно были не способны организовать ничего, кроме ушкуйнических шаек. Английский историк Феннел удивляется «поразительной неспособности новгородцев защищаться от врагов самостоятельно» (Кризис средневековой Руси, с. 55). В действительности ничего поразительного в этом нет: войску, которому предстоит не разбойничий набег за «зипунами», а ведение длительной военной кампании, нужен командир, дисциплина и единоначалие. А сами новгородцы даже во время военных походов не отказывались от обычая решать все вопросы на вече, а все командиры у них были выбранными. В любой момент по поводу и без повода новгородское воинство могло начать митинговать и, решив, что хватит воевать, показать противнику спину. Так, в 1228 году ямь пришла в Ладожское озеро и стала опустошать новгородские владения, мстя за то, что Ярослав Всеволодович с новгородцами воевали их землю. Новгородцы сели на суда и поплыли Волховом к Ладоге. Но ладожане их не дождались и сами вступили в бой с финнами. Что же делали в это время новгородцы? «Они стояли на Неве да вече творили, хотели убить одного из своих, какого-то Судим ира, да князь скрыл его в своей ладье, потом возвратились домой, ничего не сделавши» (Соловьев, т. 2, с. 622).

Один из самых ярких примеров «неспособности новгородцев защищаться самостоятельно» — разгром их войска на реке Ше-лонь в 1471 году, когда четырехтысячная московская рать нанесла сокрушительное поражение сорокатысячному войску Новгорода. Только убитыми новгородцы потеряли в этом бою двенадцать тысяч.

Приглашенный же князь со своей дружиной подобно магниту, притягивающему железную стружку, был той силой, которая объединяла новгородское ополчение и делала его по-настоящему боеспособной силой. Двести-триста княжеских дружинников — достаточно веский аргумент, способный заставить даже самых отпетых новгородских сорвиголов соблюдать дисциплину и выполнять приказы.

Теперь новгородцам предстояла война, которая в случае успеха могла принести им власть над Эстонией. Но ливонцы были противником, с которым самостоятельно новгородцы справиться не могли. Ливонское войско — не племенное ополчение плохо вооруженных и не умеющих воевать чухонцев и ни шайка одетых в звериные шкуры литовцев. Это не хуже новгородцев вооруженное, и, в отличие от них, обученное и дисциплинированное профессиональное войско, которое, к тому же, опирается на стены неприступных каменных замков. А новгородцы, по свидетельству Генриха, не могли взять даже «самый маленький» замок в Ливонии.

Итак, без князя Новгород не мог закрепить и удержать принесенные им на блюдечке старейшинами эстов земли и города. И Новгороду был нужен не просто князь, а опытный воин. Кроме того, за ним должна стоять не только его малочисленная дружина, а войска целого княжества, а еще лучше, нескольких княжеств.

В 1223 году (по Хронике Генриха, в 1222 г.), когда остальные русские княжества вышли биться на Калку, Ярослав во главе двадцатитысячного войска выступил в Ливонию. «Жители встречали его с радостью, выдавали ему всех Немцев, заключенных ими в оковы, и приняли Россиян как друзей в Юрьеве, Оденпэ и других местах» (Карамзин, там же). Ярослав хотел вести войско на Ригу, но эсты убедили его повернуть к Ревелю — против датчан.

Хроника Генриха сообщает о том, что эсты подговорили Ярослава сначала уничтожить более слабых датчан, а затем покончить с немцами. В это время ливонцы отбили у восставших эстонцев ряд замков, в том числе и Феллин, где уже был размешен новгородский гарнизон. На пятнадцатый день осады страдающие от голода, жажды и болезней эсты решили сдаться. Они вышли из замка, вновь приняли крещение и обещали «никогда впредь отступнически не нарушать таинства веры, а за сделанное дать удовлетворение». Сдавшихся на милость победителей эстов рыцари пощадили. «Что касается русских, бывших в замке, пришедших на помощь вероотступникам, то их после взятия замка всех повесили перед замком на страх другим русским» (Хроника Германа). Виноваты ли эсты в гибели новгородцев или нет — сказать трудно. Но проходивший мимо города Ярослав, узнав о судьбе русского гарнизона, пришел в бешенство. Свой гнев он сорвал на местных жителях, истребив всех, кто уцелел от рук немцев и начавшегося в окрестностях мора. Лишь немногим из них удалось спастись в лесах. «Огорченный Ярослав клялся жестоким образом отмстить за такое злодейство, но вместо Рыцарей наказал одних невинных жителей Феллинской области: лил их кровь, жег домы; довершил бедствие сих несчастных, которые искали убежища в диких лесах, стеная от Немцев, Россиян и болезней» (Карамзин, там же.). Покарав «виновных» и «восстановив справедливость», Ярослав продолжил поход на датчан. Но воевать с ними оказалось не так просто, как карать эстов. Четыре недели объединенное войско Ярослава и эстов безрезультатно осаждало датский замок (по русским источникам, это был Ревель), «но не мог ни одолеть их, ни взять их замок, потому что в замке было много балистариев, убивавших немало русских и эстов» (Хроника Генриха). И это несмотря на то, что в ходе восстания эсты захватили много немецких метательных машин и вместе с русскими использовали их во время осады — «пытались взять замок тевтонским способом, но не хватило сил».

Добившись успеха, как обычно, только в разграблении окрестностей, русские войска ушли — «в конце концов король суздальский в смущении возвратился со всем своим войском в Руссию» (Хроника Генриха). НПЛ описывает эту войну по обыкновению кратко: «Пришел князь Ярослав от брата, и идя со всею областью к Колыване, и повоевав всю землю Чюдьскую, а полона приведя без числа, но город не взяли, злата много взяли, и вернулись все здоровы».

Даже здесь Ярослав Всеволодович «отличился». Он присвоил себе большую часть захваченной добычи и переданных эстами даров, чем вызвал крайнее недовольство принимавших участие в походе псковичей и новгородцев.

Поход Ярослава в Эстонию в 1223 году, как и все предыщущие нападения русских на Ливонию, при всем желании не назовешь оборонительным. Ни рижские немцы, ни тем более датчане, на владения которых обрушилась вся Северо-восточная Русь, никакой угрозы для русских земель не представляли.

По традиции этот поход не увенчался победой над ливонцами и датчанами. Но в отличие от предыдущих столь же «успешных» экспедиций русских в Ливонию он оказал судьбоносное влияние на судьбу целого народа — эстов. После того как освободители Ярослава с золотом и другими трофеями разошлись по домам, рижане, Меченосцы, с ливами и лэттами один за одним подавили все очаги восстания на территории Эстонии. «Все радовались и славили бога за то, что после многих бедствий и горьких войн вновь завоевана и покорена почти вся Эстония» (Хроника Генриха). Оставался только один очаг сопротивления — Дерпт, где засел князь Вячко, который совершал регулярные вылазки и подстрекал эстов против ливонцев. Вячко Генрих дал следующую характеристику: «Он был ловушкой и великим искусителем для жителей». Генрих с сожалением констатирует: «Был двадцать шестой год посвящения епископа Альберта, а церковь все еще не знала тишины от войн. Ибо король Вячко с жителями Дорпата (Дерпта) тревожил всю область вокруг. И собрались в тот замок к королю все злодеи из соседних областей, изменники, братоубийцы, убийцы братьев-рыцарей и купцов, зачинщики злых замыслов против церкви ливонской. Главой и господином их был тот же король, так как и сам он давно был корнем всякого зла в Ливонии: нарушив мир истинного миротворца и всех христиан, он коварно перебил преданных ему людей, посланных рижанами ему на помощь против литовских нападений, и разграбил все их имущество» (Хроника Генриха). Дважды, сначала ливы и лэтты, потом Меченосцы пытались взять замок, но не смогли. Тогда епископ Альберт прибегнул к дипломатии и попытался убедить Вячко в том, что он, как христианин, не должен помогать отступникам от истинной веры.

«И отправили епископы послов к королю (Вячко) в Дорпат, прося отступиться от тех мятежников, что были в замке, так как они оскорбили таинство крещения; бросив веру христову, вернулись к язычеству; братьев-рыцарей, собратьев и господ своих, одних перебили, других взяли в плен и таким образом вовсе извели в своих пределах, а все соседние области, перешедшие в веру христову, ежедневно грабили и опустошали». Но Вячко отказался, полагаясь на то, что в случае нападения на город ливонцев ему придет помощь из Новгородской земли. «И не захотел король отступиться от них, так как, давши ему этот замок с прилегающими землями в вечное владение, новгородцы и русские короли обещали избавить его от нападений тевтонов». Уверенность в Вячко вселяло и то, что в его руках оказалась самая лучшая крепость в Эстонии. Вот что пишет об этом Генрих: «Замок этот был крепче всех замков Эстонии: братья-рыцари еще ранее с большими усилиями и затратами укрепили его, наполнив оружием и балистами, которые были все захвачены вероломными. Сверх того, у короля (Вячко) было там множество его русских лучников, строились там еще и различные военные орудия».

Казалось, нужно только ликвидировать последнее логово язычников — Дерпт, и в Ливонии наконец наступит долгожданный мир. Мирным путем это сделать не удалось. Оставалось последнее средство — война. «Итак, чтобы ливонская церковь могла избавить от бед дочь свою, церковь эстонскую, рожденную ею во Христе, достопочтенный епископ рижский созвал братьев-рыцарей, а также церковных людей с пилигримами, купцами, горожанами Риги, со всеми ливами и лэттами и назначил поход для всех, принадлежащих к ливонской церкви» (Хроника Генриха). 15 августа 1224 года (по Хронике Генриха) ливонские войска подошли к стенам Дерпта. «Итак, поля покрылись шатрами, началась осада замка. Стали строить осадные машины, наготовили множество военных орудий, подняли крепкую осадную башню из бревен, которую восемь дней искусно строили из крупных и высоких деревьев в уровень с замком, затем надвинули поверх рва, а внизу тотчас начали вести подкоп. Для рытья земли днем и ночью отрядили половину войска, так, чтобы одни рыли, а другие выносили осыпающуюся землю» (Хроника Генриха). Подмога из Пскова и Новгорода на выручку осажденному Дерпту так и не пришла. Дабы избежать ненужного кровопролития, ливонцы предложили Вячко принять почетную капитуляцию. «Ему предлагали свободный путь для выхода с его людьми, конями и имуществом, лишь бы он ушел из замка и оставил этот народ отступников» (Хроника Генриха). Вячко отказался. Наверное, он до последнего надеялся на то, что подойдет помощь. Да и не верил клятвопреступник Вячко в то, что Ливонцы сдержат свое слово: на его совести было не отмщенное убийство рижан. Терять князю Вячко было нечего, поэтому он дрался с обреченностью смертника.

Получив отказ, ливонцы договорились пленных не брать. Интересны мотивы этого решения. «Надо взять этот замок приступом, с бою, и отомстить злодеям на страх другим. Ведь во всех замках, доныне взятых ливонским войском, осажденные всегда получали жизнь и свободу: оттого другие и вовсе перестали бояться».

Опасаясь того, что на помощь осажденным вот-вот придет подмога, ливонцы вели штурм и днем и ночью. Осажденные отчаянно сопротивлялись.

«Многих на верху вала ранили стрелами из балист, других перебили камнями метательных орудий, бросали в замок железо с огнем и огненные горшки. Одни готовили осадные орудия, другие складывали костры из бревен, третьи подкладывали огонь, наводя всем этим великий страх на осажденных. И бились так много дней. Точно так же и бывшие в замке построили свои машины против христианских орудий, а против стрел христиан направили своих лучников. Подкоп велся день и ночь без отдыха, и башня все более приближалась к замку. Не было отдыха усталым. Днем бились, ночью устраивали игры с криками: ливы и лэтты кричали, ударяя мечами о щиты; тевтоны били в литавры, играли на дудках и других музыкальных инструментах; русские играли на своих инструментах и кричали; все ночи проходили без сна».

Ночью осажденные сделали вылазку для того, чтобы поджечь построенную ливонцами осадную башню. Для этого, проделав в стене отверстие, они стали пускать в нее горящие колеса. Ливонцам, бросившимся в стремительной атаке на крепостной вал, удалось через это отверстие ворваться в город. «Когда уже много тевтонов вошло в замок, за ними двинулись лэтты и некоторые из ливов. И тотчас стали избивать народ, и мужчин, и даже некоторых женщин, не щадя никого, так что число убитых доходило уже до тысячи. Русские, оборонявшиеся дольше всего, наконец были побеждены и побежали сверху внутрь укрепления; их вытащили оттуда и перебили, всего вместе с королем около двухсот человек. Другие же из войска, окружив замок со всех сторон, не давали никому бежать. Всякий, кто, выйдя из замка, пытался пробраться наружу, попадал в их руки. Таким образом, изо всех бывших в замке мужчин остался в живых только один — вассал великого короля суздальского, посланный своим господином вместе с другими русскими в этот замок. Братья-рыцари снабдили его потом одеждой и отправили на хорошем коне домой в Новгород и Суздаль сообщить о происшедшем его господам».

На «его господ» известие о падении Юрьева и гибель его защитников, которые так и не дождались помощи, впечатления не произвела. НПЛ отреагировала на него лаконичной записью: «того же лета убили князя Вячко Немцы в Юрьеве, а город взяли».

Как видно из дальнейших событий, целью ливонцев была месть эстам, ограбившим и убившим живших в Дерпте немцев, и наказание своего старого врага Вячко. С новгородцами воевать они не собирались. Поэтому ливонцы даже не попытались закрепиться в захваченном с таким трудом «замке». Они просто сожгли его и ушли в Ригу, уведя с собой оставшихся в живых женщин и детей. Новгородцы тоже не горели желанием проливать свою кровь за погибших эстов, бывшего полоцкого удельного князя Вячко и его дружинников. Они предложили ливонцам мир. Опытный дипломат епископ Альберт хорошо знал, как договариваться с русскими. Он выдал им из своей казны часть дани, которую собрали с аборигенов, признавая то, что новгородцы остаются номинальными господами в Ливонии. Новгород такие условия мирного договора вполне устроили.

А Ярослав, пополнив свою мошну награбленным в Эстонии золотом, не поделившись со своими подельщиками, поспешно покинул Новгород. Очевидно, он решил переждать в родном Переславле, пока улягутся страсти по поводу несправедливого дележа захваченной добычи.

10

Следующее, третье по счету, возвращение Ярослава в Новгород (1227 г.) по традиции ознаменовалось крупным скандалом. Призванный на княжение в Новгород Ярослав отправился в Псков (1228 г.). Псковичи, затворившись в городе, отказались пускать Ярослава. «Желая иметь Псков в своей зависимости, он поехал туда с новогородскими чиновниками; но Псковитяне не хотели принять его, думая, что сей князь везет к ним оковы и рабство» (Карамзин, СС, т. 3, с. 491). Униженный Ярослав вернулся в Новгород, собрал вече и произнес следующую речь: «Небо свидетель, что я не хотел сделать ни малейшего зла Псковитянам, и вез для них не оковы, а дары, овощи и паволока. Оскорбленная честь моя требует мести» (там же). Одновременно Новгород наполнился переславскими полками. Ярослав успокаивал новгородцев, говоря, что «хочет идти против Немецких Рыцарей; но граждане не верили ему и боялись его тайных замыслов» (там же). «Князь-то нас зовет на Ригу, а сам хочет идти на Псков» (Соловьев, СС, т. 1, с. 622).

Тем временем псковичи, узнав о том, что Ярослав с переславскими полками собирается в поход на Ригу, заключают с ливонцами мирный договор и оставляют им сорок заложников, с условием, чтобы ливонцы оказали им помощь в случае войны с новгородцами. В соответствии с этим соглашением в Псков прибыли «интернационалисты» из Ливонии — немцы, чудь, ливы и лэтты.

Ярослав потребовал от псковичей присоединиться к его походу и выдать тех, кто «наговаривал вам на меня». Псковичи ответили категорическим отказом, аргументируя свое нежелание тем, что все прошлые войны с ливонцами ничего кроме бед им не принесли. Псковичи прислали в Новгород посла с таким ответом: «Князь Ярослав! Клянемся тебе и друзьям Новогородцам; а братьев своих не выдадим, и в поход нейдем, ибо Немцы нам союзники. Вы осаждали Колывань (Ревель), Кесь (Венден), и Медвежью Голову, но брали везде не города, а деньги; раздражив неприятелей, сами ушли домой, а мы за вас терпели: наши сограждане положили свои головы на берегах Чудского озера; другие были отведены в плен. Теперь восстаете против нас: но мы готовы ополчиться с Святою Богородицею. Идите, лейте кровь нашу; берите в плен жен и детей: вы не лучше поганых» (Карамзин, СС, т. 3, с. 492). Новгородцы без псковичей тоже отказались идти с Ярославом на Ригу. «Новгородцы сказали тогда князю: "Мы без своей братьи, без псковичей, нейдем на Ригу, а тебе, князь, клянемся"»; много уговаривал их Ярослав, но все понапрасну» (Соловьев, там же). Поход не состоялся. Ярослав был вынужден отпустить свои полки назад в Переславль. «Можно ли было при таких отношениях успешно бороться с немцами»? — вопрошает в этой связи Соловьев. Эти события означали, что новгородцы отказались от попыток завоевать Ливонию. Послание псковичей Ярославу свидетельствует о том, что жители Новгородской земли поняли, что в их интересах с ливонцами торговать, а не воевать. Выгоды меньше, чем от грабежа, зато никакого риска для жизни. Через полвека Новгород становится полноправным членом Ганзейского союза.

Ярослав Всеволодович в том же году покинул Новгород, оставив за себя своих сыновей Федора и Александра с боярином Федором Даниловичем и тиуном Якимом. В это время в Новгороде был очередной неурожай. Встревоженные тем, что житницы стоят пустые, новгородцы сместили Владыку Аресения, которого обвинили в том, что он купил эту должность у Ярослава. Новгород взбунтовался («был мятеж в городе велик» — НПЛ). Разграбив несколько домов сторонников Ярослава, новгородцы хотели повесить одного из них, но он бежал к Ярославу. Вече избрало нового тысяцкого и потребовало, чтобы Ярослав пришел в город и отменил ущемляющие новгородские вольности подати. «Или, — говорили ему послы веча, — наши связи с тобою навеки разрываются» (Карамзин, СС, т. 3, с. 493). Ярослав ответа не дал, а его наместники, прихватив княжеских отпрысков, тайком, ночью бежали из Новгорода. Новгородцы, расценили их бегство как подтверждение того, что люди Ярослава «зло задумали на святую Софию» (НПЛ). «Одни виновные могут быть робкими беглецами: не жалеем о них. Мы не сделали зла ни детям, ни отцу, казнив своих братьев. Небо отомстит вероломным; а мы найдем себе Князя. Бог по нас: кого устрашимся?» (Карамзин, СС, т. 3, с. 493). Выбор Новгорода пал на князя Михаила Черниговского.

Отъезд Ярослава, последующее странное бегство его наместников и призвание князя из далекого Чернигова объясняется тем, что новгородцы после заключения мира с Ригой больше не нуждались в дружинах из «низовой земли». От нападений со стороны Литвы их надежно прикрывали крепости «младшего брата» Пскова. От набегов финских племен — Ладога и данники ижоры и карелы. Эти угрозы новгородцы могли отразить и без помощи Владимиро-Суздальского княжества, что подтверждают события, предшествовавшие неудачной поездке Ярослава в Псков.

Впрочем, у Ярослава руки оказались длиннее. Михаил неосторожно оставил в Новгороде «править» своего пятилетнего сына Ростислава, а сам отправился в Чернигов (1229 г.). За что и поплатился. В конце года Ярослав снова стал князем в Новгороде. С 1230 года Ярослав и его наследники не выпускали город из своих рук, жестоко подавляя любую оппозицию своей власти.

11

В том, что прибалтийские племена приняли католичество, виновата Русь. Неудача восстания 1222 года окончательно убедила эстов, что в их интересах принять католичество. И им ничего не оставалось, как смириться с властью ливонцев.

Русь своими руками отталкивала от себя прибалтийские племена. Помочь эстам в войне с «немцами» она не могла и не очень хотела. С военной стороны русские союзники оказались совершенно бесполезными: их двадцатитысячное войско, даже с применением захваченных у немцев осадных орудий, не смогло взять замок «слабых» датчан. Зато «немцы» замки штурмовать умели. Оставленные русскими гарнизоны в захваченных эстами ливонских замках не смогли их удержать. За то, чтобы русский князь пришел на помощь в войне с «немцами», эсты заплатили богатыми дарами, обещанием платить дань Новгороду и размещением новгородских отрядов в своих городах. Русские, вместо того чтобы воевать с немцами, убивают и грабят тех, кто позвал их на помощь. Да и немцев победить они не могут. Какие выводы из этого могли сделать эсты? Что у них с ливонцами один общий враг — русские.

Если немцы приходили в эти края торговать, проповедовать христианство и просвещать, то русские грабить и получать дань. Именно так оценивали ситуацию очевидцы этих событий. Правильно Генрих сравнивает ливонскую церковь с дочерью, которой хочет путем обмана завладеть не настоящая «русская мать, всегда бесплодная и бездетная, стремящаяся покорять страны не для возрождения к вере христовой, а ради податей и добычи». Да, становиться христианами большинство прибалтийских племен не хотело. Поэтому убивали миссионеров и священников. Когда удавалось, грабили иноземных купцов. В ответ на это получали карательные экспедиции. С теми, кто сначала принимал крещение, а потом отказывался от него, предавая смерти священников, немцы поступали жестоко — убивали всех мужчин. Но логика их поступков аборигенам была понятна. Зато своим союзникам из местного населения немцы всегда оказывали помощь. Повинности, которыми они облагали аборигенов, были незначительны и стоили того, чтобы в обмен получить современные западные технологии и защиту от внешних врагов. Да и было немцев совсем не много, так что прокормить их было несложно. Прибалтийские племена быстро осознали, что лучше содержать небольшое войско профессиональных воинов, чем жить в непрерывном страхе, ожидая очередного набега воинственных соседей.

Русские же наглядно продемонстрировали, что несмотря на огромное численное превосходство, они не могут одолеть горстку католиков. Да, русские не лезли в душу и не навязывали своей веры. Но христианство — не самая плохая система ценностей, чтобы ценою жизни отказываться от нее в пользу языческих идолов.

Соблюдать десять заповедей, иметь одну жену и не приносить человеческих жертв не так-то просто, как это некоторым сейчас кажется. Впрочем, и в наше просвещенное время соблюдать христианские заповеди мало кому удается. Поэтому, наверное, некоторые историки и считают, что нельзя было насиловать совесть прибалтийских аборигенов и принуждать их силой к крещению. В отечественной исторической литературе миссионерскую деятельность католиков в Ливонии представляют только в негативном свете. Так, описывая крещение Эстонии, патриарх Алексий утверждает, что «письменные источники сообщают об упорных боях на протяжении XIII и XIV веков, и в итоге оказалось, что некогда зажиточный, многонаселенный и цветущий край был разграблен, обнищал и опустел». Не знаю, какими письменными источниками оперирует глава русской церкви (он на них почему-то не ссылается), но именно в указанное время в Прибалтике были основаны первые города и возведены первые каменные постройки. Ведь до основания епископом Альбертом города Риги на территории современной Латвии и Эстонии не было городов, хотя некоторые историки и пытаются утверждать обратное, выдавая желаемое за действительное. После принятия католичества изолированный и отставший в развитии регион стремительно интегрируется в европейскую экономику, став важнейшим экспортером пшеницы. Но с точки зрения официальной идеологии православной церкви строительство городов, храмов, замков, расцвет экономики и приобщение к мировой культуре означает «обнищание и опустение». При этом патриарх скромно умалчивает о том, что со второй четверти XIII и в XIV веке и после этого в роли агрессора против Эстонии выступала Русь. Не говоря уже о том, что Эстония неоднократно подвергалась нападениям со стороны Руси и до появления там немцев, и в то время, когда они вместе со своими союзниками ливами и лэттами пытались крестить эстов.

Впрочем, Алексий не оригинален в своих оценках. Так, еще в XIX веке другой апологет православия, Хитров, в книге, посвященной Александру Невскому, описывает деяния католиков в Прибалтике так: «Ужасны были эти войны! Нередко немцы истребляли все мужское население, забирая в плен женщин и девиц, жилища выжигали дотла, а скот уводили с собой. На пепелище сожженных селений свирепые крестоносцы, при воплях пленных, устраивали шумные и отвратительные пиршества, с музыкой и плясками, причем вино лилось рекой…»

Русская православная церковь сама не преуспела в крещении язычников, но мешала это делать католикам.

Теперь она обвиняет их в том, что крещение народов Прибалтики и Финляндии было насильственн^1 м и жестоким. Но миссионеры прибегали к силе в порядке самозащиты и брались за оружие в ответ на прямое насилие со стороны своей потенциальной паствы. Как свидетельствуют факты, католические миссионеры в Прибалтике изначально считали невозможным распространять веру насильно и вместе со словом Божиим несли туземным племенам западную культуру, ремесла, передовые формы хозяйствования и социальной организации общества. При всех негативных издержках деятельность католических миссионеров поднимала языческие народы Прибалтики на более высокий уровень социального развития и открывала для них возможность вхождения в Европу. Например, по мнению большинства исследователей, автор Ливонской хроники Генриха — лив, получивший воспитание у христианских миссионеров. То есть детей предков латышей в католических школах обучали как равных, а не как рабов или слуг. Генрих, приняв библейские истины и европейскую культуру, не понимал и яростно осуждал своих соплеменников, упорно не желавших отказаться от язычества и изменить свою жизнь.

Очень точно отобразил сложившуюся в Прибалтике ситуацию М. Сокольский («Неверная память. Герои и антигерои России»): «То, что происходило в те годы в Ливонии, можно гипертрофированно сравнить с вымышленной ситуацией: на землю прибыла миссия инопланетян, которые хотят подарить нам бессмертие, справедливые законы, установить мир, а мы в ответ, получив или украв у них некоторые технические новинки, пытаемся их уничтожить. Что бы в такой ситуации для человечества было лучше? Чтобы пришельцы, обидевшись, поставили на нашей цивилизации крест и пошли искать более дружественные и перспективные миры или приобщили нас к своей культуре насильно»?

Я не собираюсь выступать адвокатом немецких колонистов, но если бы описанные ужасы соответствовали действительности, то уже в Средние века в Прибалтике было бы немецкое государство, а племена аборигенов исчезли бы с лица земли. И в том, что они не только выжили, но и создали свои национальные государства — Эстонию и Латвию, несмотря на многовековую экспансию со стороны Руси — определенная заслуга католических миссионеров. Если смотреть на ставшие ареной миссионерской деятельности католиков Финляндию, Латвию и Эстонию, то вряд ли кто осмелится утверждать, что культура и самобытность этих народов, их историческая судьба пострадали из-за того, что на их землях проповедовали слово Божие не православные, а католики.

Предвижу возгласы негодующих критиков: а как же судьба пруссов? Судьба этого воинственного народа, готового собственноручно лишить себя жизни, лишь бы не подчиняться ничьей власти, — результат его собственного выбора. Не желая жить иначе, чем разбоем, не способный к объединению и компромиссу, ведомый фанатичными жрецами и вождями, этот народ сам завел себя в исторический тупик.

Посмотрим непредвзято на то, как развивались события в Ливонии. Немецкие миссионеры с разрешения полоцкого князя начинают проповедовать библейские заповеди среди диких язычников. Почему Полоцк разрешил католикам крещение его бывших данников? Да потому, что теснимое набегами набирающих силу литовцев, расколотое на самостийные уделы Полоцкое княжество своими силами уже не могло собирать эту дань. А дальше начинают работать неподвластные человеческой воле причинно-следственные закономерности. Крещение — это не только молитва, но и радикальное переустройство жизни. Теперь новообращенные должны платить десятину церкви, а значит, она заинтересована в том, чтобы ее паства трудилась больше и продуктивнее. Надо строить костелы, замки и городские стены, а это значит, не умеющие строить ничего кроме землянок и шалашей туземцы становятся каменщиками и плотниками. Нужно охранять паству и нажитое добро от диких соседей, промышляющих грабежом. Значит, необходимо вооружить ее и научить воевать не копьем и дубиной, а мечом и арбалетом.

Но новая жизнь разрушает сложившуюся социальную структуру. Жрецы и часть знати теряют власть и влияние на соплеменников. А без боя свои позиции они не сдают. Христианских миссионеров и сочувствующих им соплеменников при первом удобном случае жестоко истребляют, чтобы другим было неповадно. В этих условиях, чтобы доказать евангельские истины, да и просто выжить, проповедники слова Божьего вынуждены прибегать от убеждения к принуждению, от силы слова к силе оружия. Миссионеры призывает под свои знамена добровольцев из метрополии, создают военную организацию для защиты колонии. Крещеные туземцы используют поддержку своих новых союзников для сведения счетов с соседями. Те, естественно, тоже вынуждены искать себе союзников, в том числе среди своих вчерашних врагов. Начинается война, в которой цивилизация обречена на победу, а варварство на поражение. Аборигены, оказавшись между молотом и наковальней, в итоге вынуждены принять сторону сильнейшего. Сильнее оказались немцы. И вот уже на месте разобщенных диких племен возникает способное постоять за себя и своих подданных государство. И оно не считает необходимым платить кому-либо дань. Наоборот, ищет тех, кто будет платить ему.

Впрочем, забегая вперед, надо отметить, что за все три с половиной столетия существования Ливонии это государство никогда не пыталось создать враждебные Руси союзы или завоевать русские земли. Все, кто утверждают обратное, или плохо знают историю или попросту лгут. Только один раз ливонцы начали войну первыми. Но и тогда речь шла о пограничном конфликте, а не войне с целью захвата территории или распространения католической веры. Речь идет о событиях 1341 года, когда без объявления войны ливонцы убили псковских послов. Псковичи отомстили «опустошением ливонских областей» (Соловьев, СС, т. 2, с. 246). Новгородские послы, видимо, не пострадали: когда псковичи обратились к Новгороду за помощью и за наместником (псковский князь Александр бежал. — Авт.), те не дали им ни того, ни другого. «Старший брат» и главный союзник Новгород бросил Псков в тот момент, когда он больше всего нуждался в помощи. Псковичи остались без князя и могли рассчитывать только на свои силы. Их враги ливонцы наоборот были полны сил: междоусобная война Ордена и Риги закончилась, эсты крещены и окончательно сделали выбор между русскими и немцами в пользу последних. И что же, ливонцы воспользовались такой благоприятной ситуацией, для того чтобы захватить Псков? Нет. Все, на что они сподобились, — выслать отряд (чуть больше 200 человек) опустошать Псковскую землю. Псковичи тоже собирают ватаги удальцов, которые нападают на ливонские села. Ливонцы промышляют грабежом псковских. Иногда эти шайки встречаются и вступают в стычки. Называемая летописью численность псковских отрядов — 50—60 человек. В 1342 году Псков призвал на помощь литовцев во главе с князем Ольгердом. Литовцы двинулись на Ливонию и по дороге столкнулись с «сильной ратью», насту павшей на Изборск. Потеряв 60 человек в стычке, литовцы бежали в Псков. Ливонцы осадили Изборск. Псков помощи не прислал: литовские князья Ольгерд и Кейстут «отреклись идти против немецкой силы; Ольгерд говорил псковичам: «Сидите в городе, не сдавайтесь, бейтесь с немцами, и если только не будет у вас крамолы, то ничего вам не сделают. А если мне пойти с своею силою на великую их силу, то сколько там падет мертвых и кто знает, чей будет верх? Если, бог даст, и мы возьмем верх, то сколько будет побито народу, а какая будет от этого польза?» (там же, с. 247).

Ливонцы простояли под Изборском пять дней, ведя подготовку к штурму города. Потом неожиданно сняли осаду и ушли. Если бы они остались хотя бы на пару дней, Изборск пал: в городе не было запасов питьевой воды. Ливонцы об этом не знали. Такая вот смешная война.

После отступления ливонцев литовские князья тоже покинули Псков, взяв в качестве платы за услуги запасы фуража, что привело к тому, что у псковичей зимой от бескормицы был большой падеж скота.

Зимой 1343 года доблестное псковское войско «поехало воевать немецкую землю». «Пять дней и пять ночей воевали они неприятельские села, не слезая с лошадей», то есть переводя на современный язык, грабили по старой привычке мирное население. Награбив добычи, псковичи поспешили под защиту стен своих каменных крепостей, да не успели. По дороге их настигли немцы (видимо, добычи было много). Перед боем псковичи произнесли молитву, в которой обратились ни к кому-нибудь, а святой Троице и… князьям своим Всеволоду и Тимофею (имя, данное при крещении литовскому князю Довмонту). А где же святой Александр Невский, великий полководец, спасший Псков и всю Русь от шведов и немецких рыцарей? Или, может быть, уже успели забыть псковичи имя своего освободителя и заступника? Почему же они тогда молятся Всеволоду Мстиславовичу, который умер аж в 1138 году, то есть за сто лет до подвигов Александра? Но несмотря на это, именно его имя спустя двести лет псковичи вспоминают в молитвах, прощаясь друг с другом перед боем. Мы же теперь помним имя только Александра Невского… Разумеется, процесс крещения прибалтийских народов был болезненным. Но в целом для местного населения он был скорее благом и уж точно не истреблением или обращением в рабство. Лучшее доказательство этому тот факт, что уровень жизни прибалтийских народов при советской власти был выше, чем в других республиках СССР. Никакой заслуги коммунистов в этом не было. Просто им досталось хорошее наследство.

А если бы балтийские народы смогли самостоятельно покончить с племенной раздробленностью и подобно литовцам объединиться вокруг национальной династии, а потом начали войну с Русью? Интересно, как бы это назвали отечественные историки?

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница