Александр Невский
 

Галицкая Русь — наследница величия Византии

В Синопсисе, или кратком описании, о начале славянского народа, изданном в Санкт-Петербурге, в книгоиздательском доме П.П. Сойкина, совместно с другими творениями Святого Димитрия Ростовского, в главе «О княжении в Киеве Ярослава Изяславича», есть примечательные строки: «Князь же Святослав Мстиславич Киевский, видя, что престол киевский не занят, взял Киев, желая им завладеть, но Роман Мстиславич, князь Галицкий, желая называться самодержцем всей России, изгнал Мстислава из Киева, а в нем на княжеском столе посадил Ростислава Рюриковича, выпустив его из уз. Престол же Киевского самодержавия он перенес из Киева в Галич и писался всей России самодержцем».

В главе «Спор о столице самодержавия российского и об избрании князя из венгров и угров» продолжение той же мысли: «По смерти самодержца всей России Романа, князья Российские имели между собою великое нестроение и спор о престоле самодержавия: иные хотели иметь престол в преславном городе, другие в Галиче и Владимире и, так как они не могли между собою с любовию помириться, то избрали себе королевича Коломана из Венгерской или Угорской земли, котораго епископы помазали на царство российское и венец царский Винцент Кадлубок, бискуп краковский, возложил на него, и стал Коломан самодержцем всей России. Но когда Коломан взял себе в жену сестру Лешка Белого, именем Соломку, вознегодовали православно-российские князья за такую измену православной вере и немедленно избрали Романа Мстиславича великоновгородского самодержцем российским, который изгнал Коломана, а сам сел на престоле царском в Галиче, и венчан был епископами венцом царским, а Коломан бежал от него, и он был провозглашен царем и самодержцем всей России... Ведомо же будет то, что галицкое княжество или царство ради того здесь присоединено, что киевское самодержавие было перенесено в него...»

Одна из ключевых фигур русской истории конца XII — начала XIII столетия был князь Роман Мстиславович Галицкий. В действительности его как самодержца всея Руси воспринимали и на Западе. И именно как к самодержцу к нему направлялось папское посольство с предложением принять унию с Римом. Но обо всем по порядку.

В хронике Винцентия Кадлубека и Великопольской хронике отмечается, что Роман воспитывался («почти с колыбели») при дворе польского короля Казимира Справедливого. По мнению ряда исследователей, Роман провел в Польше большую часть своего детства и юношеского возраста — всего 12 лет. Подобные обстоятельства должны были наложить свой отпечаток на его религиозное и политическое мировоззрение. «О его благосклонном отношении к католической церкви можно судить по щедрому пожертвованию в пользу монастыря Св. Петра в Эрфурте... Связь Романа и его братьев с Польшей и "латинством" недвусмысленно подчеркивается в "Слове о полку Игореве". Упоминаемые в "Слове" "железный папорзи под шеломы латиньскыми" — характерная деталь, которая может свидетельствовать о заимствовании воинами Романа боевого снаряжения, распространенного в Польше и других странах Европы».

Но было и посольство папы к Роману в Галич, и его решительный отказ от унии с Римом. Князь неожиданно проявил себя как ревнитель и охранитель византийского православия в Русской Галиции. Источники сохранили нам сведения, позволяющие понять причину резкого размежевания князя с католическим миром. Есть сведения о его враждебном отношении к католической церкви, латинским кирхам и к священникам. В «Польской истории» Яна Длугоша есть упоминание о том, что, отправляясь летом 1205 г. в свой поход в Польшу, Роман грозился не только разорить Польскую землю, но и полностью истребить «божественную отрасль латинян». Захватив нескольких латинских клириков, Роман приказывает осыпать их стрелами, чтобы они рассказали, где скрывается польское войско. В Хронике цистерцианского монаха Альбрика из монастыря Трех Источников говорится о том, что «король Руси по имени Роман... намеривается через Польшу достичь Саксонии, чтобы как мнимый христианин разрушить церкви». Не вдаваясь в полемику с рядом историков о действительной возможности похода Романа в Саксонию, скажем только, что здесь для нас важно то, что определенные антикатолические действия Романа надолго запечатлелись в памяти народа Галицкой Руси. Историк М.С. Грушевский в свое время указывал, что в веках память о князе осталась в гонимой Православной церкви Галиции как о защитнике православия. Что же заставило так переменить свое отношение к Римской церкви этого знаменитого воителя. Не вызывает сомнения тот факт, что вторая жена князя Анна была родственницей, а может быть, и дочерью византийского императора Исаака II. Есть основания полагать, что после трагического для всего православного мира завоевания Царьграда крестоносцами свергнутый византийский император Алексей III бежал в Галич к Роману Мстиславичу. «Нам представляется, что перемены в отношении Рима и Римской церкви, произошедшие в последние годы его жизни, были непосредственно связаны с событиями времен Четвертого Крестового похода, завершившегося захватом и разграблением Константинополя».

Этот факт вызвал настоящее потрясение среди русского православного народа. Раздражение князя против латинян было общим для всего православного мира. О реакции русского общества на взятие Константинополя крестоносцами можно судить по эмоциональному и детальному рассказу об этом событии, помещенному в Новгородской I летописи.

Идеологическая программа Романа Мстиславича может быть реконструирована по следующим фактам.

Крайне важным и продуктивным для нашего исследования будет обращение к началу формирования особого почитания святого Даниила Столпника у Мономашичей. Мы будем опираться на исследования данного вопроса, проведенные А.В. Майоровым. «Если в домонгольский период случай наречения именем Даниил старшего сына галицко-волынского князя Романа Мстиславича является уникальным в практике имянаречения Рюриковичей, то в последующее время подобные случаи становятся регулярными, особенно в семье московских великих князей. Из многочисленных источников известно, что младший сын Александра Невского, ставший родоначальником династии московских князей, получил при крещении имя Даниил. Это же имя впоследствии носили сыновья практически всех московских великих князей XIV — начала XV в.: Даниил Иванович, сын великого князя Ивана Калиты, родившийся в 1319 или 1320 г. и умерший, вероятно, в молодом возрасте; Даниил Симеонович, сын великого князя Симеона Гордого, родившийся в 1347 г. и умерший, вероятно, в раннем возрасте; Даниил Дмитриевич, старший сын великого князя Дмитрия Донского, умерший при жизни отца; Даниил Васильевич, сын великого князя Василия I Дмитриевича, умерший в младенчестве».

Чем можно объяснить появление такого имени у младшего сына Александра Невского? Точной даты рождения Даниила Александровича нет в источниках. Большинство ученых считают, что князь должен был родиться в 1261 г. Вероятно, в это время в семье князя уже должны были сложиться определенные предпосылки для династического почитания святого Даниила Столпника. Такие предпосылки складывались в предыдущее поколение владимиро-суздальских князей. Имя Даниил носил один из братьев Александра Невского, сын владимирского великого князя Ярослава Всеволодовича. Этот первый в Северо-Восточной Руси князь с именем Даниил в летописях упомянут два раза. Первый раз — среди сыновей Ярослава Всеволодовича, уцелевших после Батыева нашествия. Второй же раз — в сообщении о его смерти в 1256 г. Мы можем с уверенностью, после исследований А.В. Майорова, утверждать, что в годы княжения Даниила Галицкого в Галиче и на Волыни появляются следы особого почитания святого Даниила Столпника и распространяется столпничество как особая, древняя форма христианского аскетизма. «Не может быть случайностью появление в Галицко-Волынской Руси во времена Даниила двух новых городов с весьма характерными названиями — Столпье и Данилов. Столпье впервые упоминается под 1204 г., а в 1217 г. значится среди отвоеванных Даниилом у поляков городов западноволынской "Украины". Данилов упоминается под 1240 г. в сообщении о неудачной попытке войск Батыя овладеть городом. Древние городские укрепления локализованы вблизи хутора Даниловка Кременецкого района Тернопольской области, на горе Троица».

Обращение к теме Галицкой Руси в связи с князем Александром Невским далеко не случайно. Известно, что очень многое связывало его и Даниила Галицкого. Мы помним, что брат Александра был женат на дочери Даниила. И конечно, те идеи, которые зародились в Галицкой Руси, были известны и находили отклик у князей Руси Суздальской.

Действительно, значительным является сам факт, что в роду Рюриковичей в XIII веке становится популярным имя Даниил.

В этой связи определенный интерес представляют сфрагистические находки Лукинского-2 раскопа в Великом Новгороде. Результаты были опубликованы в сборнике материалов научной конференции, посвященной 80-летию со дня рождения М.Х. Алешковского, проходившей в Великом Новгороде 22—24 января 2013 г., «Новгород и Новгородская земля. История и археология. Выпуск 27». На одной из печатей изображен всадник, аналогичный изображениям с печатей Александра Невского, а с обратной стороны — святой Даниил Столпник. Печать найдена на Лукинском-2 раскопе в слое яруса 8, который датируется концом XIII века. «Подобные буллы известны по двум чрезвычайно близким разновидностям матриц, связывали с Юрием Даниловичем, находившимся на княжении в Новгороде в 1318 — 1322 гг. Позже, анализируя новые находки таких печатей, В.Л. Янин одну из них, на которой по сторонам всадника удалось прочитать имя АЛЕКСАНДР, отнес к Даниилу Александровичу, сыну Александра Невского, княжевшему в Новгороде в 1296 г. Атрибуция второй печати при этом осталась прежней. Булла с Лукинского-2 раскопа оттиснута именно этими матрицами. Опубликовано уже 15 таких печатей. Почти все они происходят из Новгорода и Новгородского городища».

Одновременно с этим необходимо отметить, что именно в годы правления в Галицко-Волынской Руси Даниила Галицкого появляются явные следы особого почитания Даниила Столпника и широкое распространение столпничества как формы христианского аскетизма, нашедшего свое отражение и в архитектурных особенностях данного периода в юго-западных землях Руси. Речь идет о начале строительства одиночных каменных башен-столпов, которые до недавнего времени считали чисто оборонительными сооружениями.

Рассмотренные нами факты позволяют говорить о том, что у московских великих князей в XIV столетии, как и у галицко-волынских князей в XIII столетии, почитание святого Даниила Столпника приобрело родовой характер. Это ярко проявилось в княжеском именослове. Важно и то, что представители обеих ветвей рода Рюриковичей состояли в середине XIII века в близком родстве, скрепленном брачными союзами. Для понимания того, каким образом осуществлялась духовная, культурная и политическая коммуникация между Галичем и Владимиром, нужно вспомнить, что в 1250 г. дочь Даниила Галицкого была выдана замуж за владимирского великого князя Андрея, брата Александра Ярославича. И что еще более важно, новую чету венчал во Владимире близкий сподвижник Даниила Романовича митрополит Кирилл, который за этим событием посетил князя Александра в Новгороде. Именно Кирилл являлся, по нашему глубокому убеждению, той ключевой фигурой, которая могла стать центральной в формировании новой русской политической программы, которая заключалась в осознании того факта, что Русь становится единственной преемницей павшей Византии как оплот Вселенского православия.

Необходимо помнить, что с племянницей Даниила Галицкого, дочерью черниговского князя Михаила Всеволодовича, который будет прославлен в лике святых, Феодулией, был обручен еще один брат Александра Невского — Феодор Ярославич, скончавшийся в день своей свадьбы. После смерти жениха княжна Феодулия приняла монашеский постриг под именем Евфросинии. А.В. Майоров аргументированно считает, что это имя она приняла в память своей бабки, жены князя Романа Галицкого, «великой княгини Романовой». Евфросиния Суздальская прославилась многими христианскими подвигами и также причислена к лику святых, как и ее отец и суженый. Но нам необходимо констатировать факт запланированного князьями севера и юга Руси теснейшего родственного и политического союза, который в перспективе должен был вновь объединить всю Русь. Этот союз послужил крепким основанием и легитимизацией политических устремлений будущих московских князей начать процесс собирания Русской земли, тем более тогда, когда род Даниила угас в Галиции и права на эти земли, исстари принадлежавшие Рюриковичам, переходили к северной ветви князей.

Именно родственные связи с Даниилом Романовичем способствовали почитанию святого Даниила Столпника у сыновей и потомков Александра Невского. В 1217 г. Даниил женился на дочери новгородского князя Мстислава Удалого Анне. Женившись на Анне Мстиславовне, Даниил тем самым породнился с будущим великим князем Владимирским Ярославом Всеволодовичем, отцом Александра Невского. Дело в том, что за три года до бракосочетания Даниила с Анной, в 1214 г., старшая сестра Анны Мстиславовны Ростислава стала второй супругой князя Ярослава Всеволодовича. От этого брака родились пятеро будущих великих князей Владимирских — Михаил, Андрей, Александр, Ярослав и Василий. Среди потомства князя Ярослава и Ростиславы был также сын по имени Даниил, скончавшийся в 1256 г. Этого князя впервые среди князей Северо-Восточной Руси нарекли именем Даниил, регулярно повторяющимся в последующих поколениях. «Можно думать, что Ростислава Мстиславовна, мать большого семейства, назвала одного из своих младших сыновей в честь святого, тезоименитого ее зятю, мужу родной сестры, который в середине 1230-х гг. (предполагаемому времени рождения Даниила Ярославича) уже стал одним из самых влиятельных князей Юго-Западной Руси. В результате имя Даниил оказалось перенесенным в именослов владимирских, а затем московских великих князей».

Рожденный при жизни Даниила Галицкого будущий московский князь Даниил Александрович приходился галицкому князю внучатым племянником по женской линии. Имя Даниил он вполне мог получить в честь славного и здравствовавшего галицко-волынского князя. Эти факты неоспоримо говорят о том, что между Александром Невским и Даниилом Галицким существовал теснейший родственный и политический союз, что подразумевает широкий обмен и информацией, и политическими замыслами и идеалами. И проводником такой коммуникации служил митрополит Кирилл.

XIII век принес на Русь не только татарское разорение. Парадоксальным образом именно в этот период Русь окончательно христианизируется. Этот факт красноречиво виден из того, что в княжеском именослове пропадают славянские языческие имена. Исключение делается для имени Владимир по понятным причинам. Новый княжеский именослов отныне исключительно христианский. Например, мы не знаем, имел ли князь Александр Невский обиходное семейное славянское имя. Вероятнее всего, уже не имел.

В византийской агиографической литературе сохранились сведения о взаимоотношениях святого Даниила со святым царем Львом как духовного отца и глубоко чтившего его сына, что, по всей видимости, должно было найти отражение в православном именослове, образуя соответствующую пару личных крестильных имен. Именно такой случай имел место в семье Даниила Галицкого, давшего одному из своих сыновей исключительно редкое для Рюрикова дома имя Лев. Помимо Льва Даниловича в роду галицких князей известен еще один обладатель такого имени — луцкий князь Лев Юрьевич (1308—1323), приходившийся правнуком князю Даниилу. Но было и еще одно примечательное имя в доме князя Даниила Романовича, которое дает нам право утверждать, что сама идея «переноса империи» стала реализовываться, находя себе символическое выражение в именослове нового поколения дома Мономахова. «В сообщении Галицко-Волынской летописи о женитьбе Даниила Романовича на Анне, дочери, занявшего на несколько лет Галицкий стол, Мстислава Удалого, указывается, что первый из рожденных в этом браке сыновей получил небывалое прежде на Руси имя Ираклий: "Первенец бо бе оу него Ираклеи". Родившийся в начале 1220-х гг. Ираклий Данилович умер, вероятно, в раннем возрасте, во всяком случае, еще до 1240 г. и ничем не проявил себя в истории, кроме одного — своего необыкновенного имени, более ни разу не встречавшегося у Рюриковичей».

Откуда такое необычное имя? А дело в том, что значительный интерес к образу византийского императора Ираклия, отвоевавшего Животворящий крест Господень у персов, проявился в христианском мире в связи с началом Крестовых походов. В это время формируется культ императора Ираклия и в восточной части бывшей единой Римской империи, и в западной, католической части Европы. Ираклий превратился в легендарного героя, которого вспоминали как своего предшественника западноевропейские крестоносцы, несмотря на принадлежность византийского императора к православию. «Тот факт, что именем Ираклия Даниил назвал своего старшего сына и вероятного наследника, "первенца", как именует его летопись, ясно свидетельствует, что Романовичи были настроены продолжать политику своего отца, поддерживающего союзнические отношения не только с Византией, но и со странами Западной Европы. Даниил как бы посылал сигнал европейским государям о готовности участвовать в делах общеевропейской политики, важнейшим из которых по-прежнему оставалась защита и преумножение завоеваний христиан в Святой Земле. С именем Ираклия галицко-волынские князья готовы были следовать по пути великого византийского императора, чьи подвиги во имя Христа несколько столетий объединяли христиан Запада и Востока».

Но кроме этого, само имя первенца позволяет нам сделать выводы о том, что не только желание следовать «модным течениям» европейской политической мысли двигало Даниилом и его отцом. В совокупности с определенными геральдическими новшествами, которые приходятся на время Романа и Даниила, мы можем утверждать, что на знамени галицко-волынских князей уже различимо начертание: «Русь — Третий Рим». «По сообщению Галицко-Волынской летописи, помещенному под 1259 г., на расстоянии одного поприща от Холма (несколько более 1 км) сыном Романа Мстиславича Даниилом был возведен весьма примечательный архитектурный объект, называемый летописцем "столпом", увенчанным изваянием орла».

В частности, летопись сообщает: «Стоить же столпъ поприща от город каменъ, а на немь — орелъ каменъ изваянъ. Высота же камени — десяти лакотъ, с головами же и с подножьками — 12 лакотъ».

Историки Н.Н. Воронин и П.А. Раппопорт обратили внимание на тот факт, что указанная в летописи высота башеннообразного строения совершенно недостаточна для оборонительного сооружения. Очевидно, что летописец говорит о скульптурном монументе, который венчала фигура орла. Исследователи подчеркивают, что орел на Холмском столпе был двуглавым, на что указывает грамматическая форма множественного числа выражения летописи «с головами». Можно предположить, что Холмский монумент воспроизводил византийского двуглавого орла, который становился новым символом власти галицко-волынских князей. В это же время оформляется и геральдическая традиция Запада, в которой черный двуглавый орел на золотом поле становится символом Священной Римской империи, вытесняя фигуру одноглавого орла, опять же не без косвенного влияния византийского символа, который тогда воспринимался как древнее наследие Ветхого Рима. Мастер, воздвигший колонну, увенчанную фигурою двуглавого орла при въезде в новый стольный град Галицко-Волынской Руси, в своей работе должен был ориентироваться на известные в то время архитектурные образцы. Такие образцы следует искать, прежде всего, в Константинополе. К числу главных достопримечательностей византийской столицы на рубеже XII—XIII веков относилась установленная на ипподроме Царьграда колонна, на вершине которой величаво располагалась фигура царственного орла с распростертыми крыльями. У Никиты Хониата мы находим подробное описание данного монумента: «Был еще в ипподроме медный орел — изобретение Аполлония Тианского и великолепное создание его волшебства. [Аполлоний] поставил на столпе изображение орла — восхитительное произведение художественного искусства, любуясь которым нельзя было оторвать глаз и поневоле приходилось остаться прикованным к месту, подобно тому, кто, начав слушать пение сирен, хотел бы уйти от них прочь. Орел расширил крылья, как будто желая взлететь, между тем под его ногами лежал свившийся в кольца змей, который не пускал подняться вверх и, уткнув голову в его крыло, по-видимому, хотел ужалить».

Данный образ хорошо известен по преданию об основании Константинополя. С темой борьбы орла и змеи связаны были многочисленные предания о грядущей судьбе Константинополя. Одноглавые орлы еще с римских времен были символами Вселенской Римской империи. Со времен императоров Комнинов этот символ начинает трансформироваться в орла двуглавого, который уже при Палеологах становится новым символом империи ромеев. Использование образа двуглавого орла в архитектурном декоре Древней Руси домонгольского периода — явление уникальное, знаковое! Нам, впрочем, известны случаи изображения двуглавого орла и до строительства вышеупомянутого столпа под Холмом. В первую очередь стоит упомянуть подвеску из Гнездовских курганов под Смоленском. Есть изображение двуглавого орла и в росписи Южных врат XIII века собора Рождества Богородицы в Суздале. Есть и довольно спорное изображение погибшей фрески Софийского собора в Киеве, зафиксированной в XVII столетии голландским путешественником, на которой на плаще князя Владимира (Ярослава?) можно усмотреть изображение двуглавого орла. Количество голов орла может быть предметом дискуссии и в отношении ктиторской фрески Нередецкой церкви XII века в Новгороде, на которой изображен князь Владимир Ярославич. Но в каменной резьбе фигуры орла на Руси домонгольского периода неизвестны. Зато эта декоративная и эмблематическая деталь хорошо известна по памятникам церковной архитектуры Византии, Сербии и Болгарии. «Можно с уверенностью говорить, что образ двуглавого орла в качестве некоего геральдического знака на несколько столетий закрепился на западных окраинах Галицко-Волынской Руси».

Нужно сказать, что имперские претензии галицких князей не остались без внимания на северо-востоке Руси. «Двуглавые орлы и грифоны отмечены на парадных одеждах князей Юрия Долгорукого и Всеволода Большое Гнездо на фресках Успенского собора во Владимире, датированных 20-ми гг. XIII в. Неудачно реставрированные в XIX в., эти фрески впоследствии были утрачены».

Парадные плащи князей на фресках домонгольского периода с изображениями на них орлов имеют византийское происхождение. Как установил еще известнейший историк православных древностей Н.П. Кондаков, «мантии и облачения с таким рисунком, носившие в Византии специальное название "орлов", входили в число высших чиновних облачений византийского двора».

Случайно ли появляются эти изображения на плащах князей Суздальской Руси? «Под 6670 (1162) г. Густинская летопись, старейшие списки которой относятся к последней трети XVII в., сообщает: "пойдоста Мстислав и Василко и Всеволодъ Юрьевичи, со матерію, въ Цариградъ, къ царю Мануилу, къ деду своему; и даде имъ царь градовъ несколко, да живут тамо". Таким образом, составитель Густинской летописи считал вторую жену Юрия дочерью Мануила Комнина. В.Н. Татищев, комментируя благосклонность императора к ее сыновьям, заключил, что она "Греческая Принцесса была"...

Если не царевна, то кто? Рассуждая о возможных матримониальных притязаниях Ростово-Суздальского князя, не стоит забывать, что бабкой Юрия Владимировича по отцовской линии была дочь византийского императора Константина Мономаха, по причине чего Юрьев отец и получил свое знаменитое прозвище. Дату кончины Владимира Мономаха и предполагаемую дату второй женитьбы Юрия Долгорукого разделяет лишь несколько лет. За это время при дворе басилевса Иоанна П Комнина (с чьим отцом Алексеем Владимир Всеволодович воевал за города на Дунае, а с ним, Иоанном, замирился и породнился) не могла развеяться память о подлинно великом князе земли Русской, не могли прерваться царьградские связи семьи Владимира, и новой супругой овдовевшего его сына должна была стать если не родственница, то хотя бы свойственница императора или иная знатная особа из его окружения».

Как бы там ни было, но фигуры двуглавого орла на фресках подчеркивали именно родство с императорским двором и не были исключительно декоративным узором, некритично воспринятым нашими предками, передававшими рисунок византийской ткани, и не могли быть пустой претензией, не подкрепленной действительным фактами, позволявшими рассматривать владимирских князей законными наследниками, в том числе и славного рода Мономаха. В ряде источников прямо декларируется равенство суздальского «самовластна» (Андрея Боголюбского. — Авт.) с византийским императором. Так, созданное при участии князя «Сказание о победе 1164 года над волжскими болгарами и празднике Спаса» открывается знаменательным посвящением: «Благочестивому и верному царю нашему князю Андрею оуставившоу сие праздновати со царем Маноуилом...» Вернемся в Галицкую Русь, не забывая об удивительных параллелях, которые здесь мы видим воплощенными в имперскую символику двух ветвей Мономахова дома.

В дальнейшем изображение коронованного двуглавого орла использовалось как территориальная эмблема Перемышльской земли, в период с XV по XVIII век. «Так, по сведениям Яна Длугоша (1415—1480), на знамени участвовавшего в Грюнвальдской битве 15 июля 1410 г. полка Перемышльской земли был изображен желтый двуглавый орел на лазурном поле. В перечне полков польских, литовских и русских земель, участвующих в битве, перемышльский полк (хоругвь) значится на четырнадцатом месте после полка Галицкой земли».

За землями, некогда входивших в состав Галицко-Волынского княжества Даниила Галицкого, на века закрепился герб с двуглавым орлом, что говорит об определенной традиции его использования и далеко не случайном характере появления на столпе при граде Холме. «На одной из миниатюр первого печатного издания хроники Рихенталя можно видеть... герб безымянного "короля Галиции", к которому относится сообщение о том, что для участия в соборе прибыло: от светлейшего высокородного князя и короля Галиции полномочное великое посольство. Герб "короля Галиции" представлен в виде увенчанного короной щита с продольными голубыми полосами на белом фоне. Этот же герб изображен на миниатюре Констанцской рукописи хроники Рихенталя, составленной в 1460-х гг. и принадлежащей Росгартенскому музею в Констанце. Однако в более ранних рукописях хроники Констанцского собора упоминание о "короле Галиции", как и изображение его герба, отсутствует. К таким рукописям, отражающим первую редакцию хроники, относится прежде всего Олендорфский кодекс из библиотеки графа Густава из Кенигсегг, составленный в 1438—1450 гг. В этой рукописи, как уже отмечалось, упоминается только безымянный князь Червонной Руси и помещается его герб в виде поделенного надвое черно-белого щита с тремя крестами в верхней половине и двуглавым орлом — в нижней».

Изображение двуглавого орла известно и в территориальной символике Волыни. Он был изображен на печати Луцкого повета Волынского воеводства Речи Посполитой в XVI веке. Это все ярко свидетельствует о том, что двуглавый орел был гербом объединенного Галицко-Волынского княжества. «Примечательно, что украинские хронисты середины XVII века не сомневались в том, что в правление Даниила Галицкого орел уже был гербом галицко-волынских князей. В "Хронике" игумена киевского Михайловского Златоверхого монастыря Феодосия Софоновича (?—1676) находим взятое из Галицко-Волынской летописи описание знамения, предшествовавшего Ярославской битве, — появление в небе нескольких орлов, — сопровождаемое выразительным комментарием хрониста: который знак... князи за добрый собе почитаючи, бо ихъ гербъ орелъ».

Нет сомнений в том, что эмблема двуглавого орла как атрибут верховной власти попал в Сербию, Болгарию и на Русь непосредственно из Византии. И несмотря на то что многие ученые знатоки геральдики отрицают наличие двуглавого орла в Византии в качестве официальной гербовой символики императорской власти, но уже сам факт того, что двуглавый орел именно в таком разрезе рассматривался в странах Византийского культурного круга, а во время Крестовых походов в этом же ключе рассматривался и на Западе, говорит о том, что в империи этому эмблематическому изображению придавали особое символическое значение. Принимая себе этот символ, страны Европы зримым образом, через присвоения высшего символа, высказывали претензии на имперское наследство.

Собственно, изображения двуглавого орла в том или ином виде известны в Римской империи со времен Константина Великого. В эпоху династии Комнинов, начиная с XI столетия, широкое распространение получают церемониальные наряды, украшенные двуглавым орлом. С конца XII века двуглавых орлов стали помещать на своих одеждах высшие чиновники императорского двора. В эпоху Палеологов, с конца XIII столетия, изображения двуглавого орла появляются на печатях и монетах императоров и начинают исполнять функции символов верховной императорской власти. Наиболее ранние изображения двуглавого орла на документе Византии мы встречаем на золотой булле императора Андроника II Палеолога (1282—1380), датируемой 1293 г. Но золотого двуглавого орла носили на своих одеждах представители рода Палеологов и в более раннее время. Изображение золотого двуглавого орла в красном поле становится не только символом династии Палеологов, но и Византии в целом. Именно в их время двуглавый орел получает геральдическое значение в общепринятом смысле, что вовсе не значит, что до этого времени он не был символом империи. «К примеру, популярный итальянский писатель эпохи раннего Возрождения Джованни Виллани (?—1348) в главе "О происхождении римских императорских знамен" своей истории Флоренции писал: "У великого Помпея была хоругвь с серебряным орлом на голубом поле, а у Юлия Цезаря — с золотым орлом на алом поле... Константин и за ним другие греческие императоры вернулись к гербу Юлия Цезаря, т. е. к золотому орлу на алом поле, но двуглавому"».

По крайней мере, одноглавый орел Ветхого Рима также использовался в Византии как символ верховной власти. На монетах двуглавый орел появляется уже в конце XIII века. В собрании Эрмитажа хранится медная трахея с изображением двуглавого орла времен императора Андроника II Палеолога. Золотой двуглавый орел с тех пор стал красоваться и на червленом знамени императора. Итальянское искусство XV века дает нам многочисленный материал, по которому мы можем судить, что император Иоанн VIII прибыл в Италию для участия в Ферраро-Флорентийском соборе и его судно украшало такое же знамя. «...Изображения орла в геральдическом положении были известны в Галиче и в некоторых других городах Галицкой земли еще во второй половине XII века».

Необходимо только отметить, что эти орлы были одноглавыми. Сказанное справедливо и для других земель Киевской Руси. Византийский след в истории символов преемственности власти галицких князей непосредственно от императоров не ограничивается только геральдической фигурой двуглавого орла. Мы не случайно подчеркиваем именно непосредственное влияние императоров на властные структуры Галицкого княжества. По мнению новейших исследователей, опальный родственник византийского императора Мануила I Андроник Комнин, который и сам в дальнейшем стал византийским императором, некоторое время скрывался в Галиче при дворе князя Ярослава Осмомысла. Высказывается предположение, что с пребыванием Андроника в Галицкой земле в период между 1164—1165 гг. следует признать подъем, а возможно, и основание древнерусского города Василева на Днестре, название которого могло быть образовано от греческого наименования императора — басилевс. Пребывание царевича, вероятно, отразилось и на облике столицы княжества. Знаменитая ротонда-квадрифолий в окрестностях древнего Галича, именуемая в специальной литературе «Полигон», была построена в византийском стиле, а полы ее были вымощены плитками с геральдическими изображениями орлов и грифонов и изготовлены в тех же матрицах, что и найденные плитки в Василеве на Днестре. Здесь важно отметить, что указанные геральдические символы начинают активно использоваться в церковных декорах именно со времен Комнинов. Примером тому является знаменитая церковь Богородицы Паммакаристос в Константинополе, где данные геральдические фигуры можно видеть и сейчас. Но византийское влияние и идеи наследия имперской власти нашли себе воплощение не только в геральдике и архитектуре. Как мы уже говорили выше, с конца XII века двуглавых орлов стали помещать на своих одеждах высшие чиновники византийского двора. В XIII—XIV веках изображение орлов стало обязательным атрибутом парадного облачения византийских сановников высших рангов. Согласно трактату середины XIV века Псевдо-Кодина «О порядке титулов и должностей Двора и Церкви», трактата, который доносит до нас устоявшуюся традицию, в качестве отличия для лица в ранге деспота полагалось ношение желтых двуглавых орлов на пурпурно-белой обуви и конском седле, красных орлов — на белой попоне и походном шатре; для лиц в ранге севастократора — золотых орлов в красных кругах на голубой обуви, красных орлов на голубой попоне и красных орлов в голубых кругах на белом шатре. Необходимо отметить, что перед нами фактически та же цветовая символика, которая станет национальными цветами для русского трехцветного флага при царе Алексее Михайловиче, что вряд ли случайно, учитывая грекофильство второго царя из рода Романовых. Среди пожалований высшими имперскими титулами нередкими были случаи возведения в ранг деспота или севастократора правителей или их наследников соседних с Византийской империей государств, вступавших в браки с членами императорской семьи. «Распространение в сопредельных с Византией государствах императорской символики и прежде всего изображений двуглавого орла в результате династических браков и пожалований высших придворных титулов нашло яркое отражение в памятниках искусства балканских стран XIII—XIV вв. Наибольшее число примеров такого рода дает фресковая живопись сербских средневековых храмов. Третьим десятилетием XIII в. датируются древнейшие фресковые росписи, сохранившиеся в храмах знаменитых монастырей Студеница и Милешева. Среди монастырских настенных росписей часто встречаются портретные изображения первого сербского короля Стефана Первовенчанного (1196—1228, король с 1217), женатого в свое время на византийской принцессе и носившего титул севастократора... Во времена короля Стефана Душана Неманича (1331—1355), в результате ряда успешных войн с Византией подчинившего своей власти Македонию, Эпир, Фессалию и часть Фракии и принявшего в 1346 г. титул "Царя Сербов и Греков", двуглавый орел, вероятно, приобретает значение геральдического символа Неманичей и всей Сербии. Об этом можно судить по изображению на карте Ангелино Дульцерта (Ангелино де Далорто), где показано королевство Душана со столицей в Скопье, над которым помещен золотой флаг с красным двуглавым орлом. Изображение двуглавого золотого орла на красном поле в качестве герба Сербии можно видеть в немецких гербовниках XV в. — Ульриха фон Рихенталя и Конрада Грюненберга. Появление на одеждах Стефана Первовенчанного и его наследников византийских орлов, несомненно, было связано с женитьбой Стефана на византийской принцессе и его высоким положением в чиновной иерархии империи... Не вызывает сомнений, что изображение двуглавых орлов как символов светской власти получило распространение и на одеждах болгарских правителей. Об этом свидетельствует фресковая роспись трапезной Великой лавры в Тырнове (портрет неизвестного лица), а также портреты болгарского царя Ивана Александровича Шишмановича с женой и двумя сыновьями и с зятем Константином Манассесом, помещенный в изготовленном для царя Тетраевангелии (1356), ныне хранящемся в собрании Британского музея. Царь Иван Александр изображен здесь подобно византийскому басилевсу стоящим на красном суппедионе, украшенном двуглавыми орлами, а на одеждах его зятя Константина видны изображения двуглавых орлов».

Нет никаких сомнений в том, что путь заимствования византийского двуглавого орла как символа высшей власти был осуществлен в Галицко-Волынской Руси по той же схеме, что и в югославянских странах. «Как и в случае с сербским жупаном Стефаном, ставшим зятем императора Алексея III и получившим титул севастократора с правом ношения двуглавого орла на одеждах, галицко-волынский князь Роман Мстиславович, ставший зятем императора Алексея, женившись на его племяннице Евфросинии, вероятно, также должен был получить один из высших титулов империи, дававший право на ношение соответствующих знаков отличия. Цвета на гербах Галицко-Волынской Руси — Перемышльской земли и Червонной Руси, — зафиксированные в описаниях источников XI—XVI вв. (золотой орел на красном или голубом поле), совпадают с описанием цветов знаков орлов, которые, согласно трактату Псевдо-Кодина, соответствовали чину севастократора — золотой, красный и голубой. Несомненно, брак с византийской принцессой и получение высокого придворного титула повышали ранг Галицко-Волынской Руси и ее правителя в византийской иерархии государств, где Руси в целом традиционно отводилось весьма скромное место».

Положение русских князей сообразно византийской «табели о рангах» зависело от их родственных отношений с императорами. Нельзя сказать, что на Руси такие связи играли очень существенную роль. Походы за византийскими принцессами не были регулярным явлением. Русские князья со времен князя Владимира Святославича старательно подчеркивали свою политическую самобытность и независимость по отношению к политическим институтам Византии. Однако брак с племянницей византийского императора значительно повышал престиж галицко-волынского князя среди «архонтов» Руси того периода. Но в особенности этот брак давал возможность осмыслить свою роль в качестве политического преемника рухнувшей Византии после взятия Царьграда в 1204 г. крестоносцами. И нужно сказать, что галицкие князья не ограничились только усвоением геральдической фигуры двуглавого орла. Они пошли значительно дальше в своих претензиях на наследие имперского величия. И прежде чем мы укажем на иные царские атрибуты власти у потомков Романа Мстиславича, необходимо сказать, что у нас мало сведений о том, насколько вся внешняя атрибутика преемственности соответствовала осознанию той новой роли Руси в деле хранения православия, которая выпала на долю Руси после падения Константинополя под ударами латинян. Можно даже сказать, что галицкие князья понимали эту новую роль исключительно в политическом ключе демонстрации внешнего могущества и величия. Именно внешняя сторона имперской преемственности и привела в итоге Даниила Галицкого в Дрогичин, где он был венчан королевской короной, полученной от папы римского.

В этом и было коренное отличие гения Даниила от гения Александра, который за чередой трагических политических катаклизмов ясно видел духовный смысл истории в ее критическом изломе XIII столетия и сделал осознанный «выбор веры», когда в условиях краха имперской христианской государственности личным волевым актом сделал Русь хранительницей истинной веры перед лицом почти неминуемого политического краха, который не замедлил случиться на землях Галицко-Волынской Руси, обладавшей гораздо более предпочтительными «стартовыми возможностями» в деле возрождения Руси, отстаивания православия и наследия Византии, в деле реальной политической и духовной реализации парадигмы Третьего Рима.

Наше обращение к символике не может дать окончательный ответ на вопрос о сознательной преемственности русских князей по отношению к власти вселенских императоров Царьграда без понимания еще одного геральдического символа, который появляется сначала в Суздальской Руси, у северной ветви Мономашичей, — золотой лев, стоящий на задних лапах в красном поле, а затем и в южной ветви Мономашичей, в Галицкой Руси. Но в Галиче лев изображался золотым в голубом поле, кроме того, он не просто стоял на задних лапах, но и как бы подпирал гору того же цвета. Впрочем, гора могла появиться позднее. Чем же объяснить популярность царя зверей в эмблематике двух главных центров Руси, шедших на смену Киеву? Итак, согласно ряду источников, князь Юрий Долгорукий сочетался браком со знатной византийкой из рода Комнинов. А в храме Богородицы Паммакаристос в Царьграде, в пристройке, которая служила родовой усыпальницей Комнинов, где и сейчас мы можем видеть декоративные вставки в виде геральдического льва, точно повторяющего своим рисунком льва владимирских князей. Этот герб мы можем видеть на щите рельефной фигуры святого Георгия на стене Георгиевского собора Юрьева-Польского, построенного дядей князя Александра Невского Святославом буквально накануне татарского нашествия. Родство с Комнинами должно было побудить и потомков Даниила Галицкого принять этот герб. Тем более что его сын носил имя Лев. И опять та же византийская царская цветовая символика фигур и гербовых цветов: золото на красном и золото на голубом. Случайно ли? Конечно же нет!

Галицко-Волынская летопись акцентирует внимание читателя на царском достоинстве галицких князей. «Кому, как не Даниилу, наследовать царское достоинство своего отца Романа?» — патетически восклицает летописец. «Его же отец бе царь в Роускои земли, иже покори Половецькоую землю и воева на иные страны все. Сынъ того не прия чести, то иныи кто можетъ прияти?» — продолжает он же.

Даниил Романович пользовался, кроме геральдической фигуры двуглавого орла, и другими атрибутами высшей царской власти, что смущало современников князя, его политических союзников и оппонентов. Под 1252 г. Галицко-Волынская летопись описывает внешний облик галицко-волынского князя, каким он предстал перед немецкими послами, прибывшими для переговоров с венгерским королем Белой IV, союзником которого выступал Даниил. «Бе бо конь под нимъ дивлению подобенъ, и седло от злата жьжена, и стрелы и сабля златомъ оукрашена (и) иными хитростьми, якоже дивитися, кожюхъ же оловира Грецького и кроуживы златыми плоскоми ошить, и сапози зеленого хъза, шити золотомъ».

Такой выдающийся внешний вид князя вызвал недовольство венгерского короля в силу того, что в данном случае это был своеобразный политический вызов. Вопреки устоявшемуся политическому этикету, русский князь неожиданно для всех является в наряде византийского царя, что зримо выражало претензию более высокого политического статуса Даниила по сравнению даже со своим союзником — королем Белой IV. Король Бела высказал свое неудовольствие в весьма учтивой форме: «Я отказался бы от тысячи серебра, лишь бы ты пришел (сообразно) русскому обычаю своих отцов». Даниил не счел нужным продолжать демарш и под предлогом сильного зноя попросился отлучиться в королевский стан, чтобы сменить свою одежду. Что же так обеспокоило венгерского короля и немецких послов в облике галицко-волынского князя, что в его костюме, выражаясь современным языком, так не соответствовало дипломатическому протоколу, а вместе с тем и «русскому обычаю»? Конечно же, это — царские атрибуты, которыми украсил себя Даниил, главным среди которых был, по-видимому, бросавшийся в глаза роскошный «кожух», сшитый из «оловира Грецького».

Кожух Даниила Романовича, сшитый из пурпура, представлял собой одеяние действительно примечательное и даже исключительное. Пурпур высшего качества в Византии на протяжении веков составлял исключительную привилегию императорских особ с X века одежды из царского пурпура, оловира, как и любые ткани, окрашенные в пурпур, были запрещены к продаже иностранцам и вывозу за границы империи. Из трактата императора Константина Багрянородного мы узнаем, что царская пурпурная одежда имела сакральное значение и потому передать такую одежду кому-либо еще означало поделиться с этим лицом частью верховной власти. Константин Багрянородный предупреждал своих наследников, что чести получения императорского пурпура исстари добиваются архонты хазар, венгров и руссов. Но им надлежало отказывать под любым, даже самым надуманным, предлогом. Именно по этой причине немецкие послы в 1252 г. увидели в царском одеянии Даниила посягательства на прерогативы их собственного государя — императора Священной Римской империи. Необходимо отметить, что свой царский облик Даниил явил еще до того, как он принял королевскую корону от папы римского. К тому же принятие короны также не могло санкционировать возможность использовать на церемониальных приемах царское одеяние, полагавшееся только византийским императорам и членам их семей. Греческий оловир, в котором предстал Даниил Романович, не мог быть пожалован ему в качестве дара ни одним из европейских государей. В Европе их воспринимали исключительной ценностью, сродни христианским святыням. Стать обладателем такого наряда Даниил мог, только унаследовав его от своих родителей. Этот наряд мог составлять приданое второй жены Романа Мстиславича. Галицко-Волынские князья, прямые потомки князя Романа и его второй супруги, царевны Евфросинии, использовали атрибуты своего царского происхождения и позднее. «Галицко-Волынская летопись сообщает, что умершего 10 декабря 1288 г. Владимира Васильковича приготовили к погребению по царскому чину: оувиша и оксамитомъ со кроужевомъ, якоже достоитъ царямъ».

Вопрос о царском титуле галицких князей есть вопрос чрезвычайно важный для нашей национальной истории и для правильного понимания политических предпочтений русских князей в тяжелый период татарского нашествия. Попутно следует отметить, что параллельно с Южной Русью, на севере во Владимире, шли своим путем символического освоения византийского наследия. Мы уже обращались к вопросу имени князя Александра Невского. Ученым более или менее точно удалось распознать святого, в честь которого князь получил свое имя. Но здесь необходимо коснуться вопроса, каким образом имя Александр вообще могло стать любимым в княжеской среде Рюриковичей. Распространение на Руси истории и образа великого царя Александра Македонского посредством переводной литературы и сакрального искусства, его слава как древнего повелителя населенной ойкумены способствовали появлению сего имени в княжеском именослове. Связь имени князя Александра и македонского царя была очевидна и для современников Александра. «В Софийской Первой летописи Александр Ярославич назван тезоименитым царю Александру Македонскому. Эту же связь отмечает и автор Особой редакции Жития Александра Невского (XIII), славя князя, "тезоименитого царя Александра Македонского"».

К началу XIII века на Руси сложилась традиция использования трех различных терминов для подчеркивания политического могущества и особого статуса наиболее влиятельных князей. Эти термины становились титулами, которые вошли впоследствии в полный титул московских царей — великий князь, царь и самодержец. «Одним из случаев, когда в летописи используются сразу все названные способы подчеркивания могущества князя, представляется случай с галицко-волынским князем Романом Мстиславичем, неоднократно именуемым "великим князем", а также "самодержцем" и "царем" с указанием на общерусский масштаб его правления — самодержец всея Руси, царь в Руския земли. Иногда в отношении Романа подобные определения смешиваются в рамках одной формулы: великого князя Романа, приснопамятнаго самодержьца всея Роуси».

Подобное сочетание всех возможных титулов Древней Руси, примененных в отношении одного князя, делает Романа Мстиславича фигурой поистине выдающейся для того периода общерусской истории. В этом отношении его можно сравнить только с Ярославом Мудрым, которого летописи также именуют «великим князем», «самовластцем», а в одном граффити Софийского собора в Киеве он назван «царем». «Определения "царь", а также производные от него "царский", "цесарство", "цесарствие", "царствовати", употребляется в отношении отдельных представителей княжеского рода Рюриковичей, время от времени встречаются в древнерусских источниках. Попавшее в древнерусский язык, по-видимому, из старославянской литературы, слово "царь" ("цесарь") использовалось для обозначения Бога — Царя Небесного, ветхозаветных правителей, римских и византийских императоров, обычно служа переводом греческого "басилевс". С конца XII в. известны также случаи применения этого термина к императору Священной империи ("цесарь Немецкий" или "цесарь Римский")».

Термин «царь» попал на Русь в период, когда династия Рюриковичей еще не испытывала потребности в иностранной титулатуре, и по этой причине «царь» долгое время не был титулом в собственном смысле слова, но лишь элементом «высокого стиля» летописцев. Впрочем, как мы видели выше на примере Андрея Боголюбского, речь не может идти только о «литературном изыске». В понятие «царь» вкладывался совершенно определенный смысл не только кровного родства с правящими византийскими императорами, но и равности им по своему владельческому статусу. Эта традиция не была устойчивой. В XIII столетии все изменилось радикальным образом. Этому способствовали два эпохальных события для нашей страны: падение Царьграда в 1204 г. и татарское нашествие. В исторической литературе обращают внимание на то обстоятельство, что в русских источниках со времен Батыева нашествия титул «царь» закрепился за великим ханом в Каракоруме. «Однако монгольским влиянием невозможно объяснить перенос на правителей Монгольского государства заимствованного у Византии царского титула. Выяснить, почему именно этот, чуждый монголам титул закрепился на Руси за их правителями, вытеснив собой свой монгольский эквивалент — титул "хан", также известный на Руси, но употреблявшийся гораздо реже, можно только с учетом русско-византийских отношений предшествующего времени. Дело в том, что монгольское завоевание Руси пришлось на период времени "отсутствия царства", наступивший после падения Константинополя в 1204 г. и продолжавшийся до восстановления Византийской империи в 1261 г. Монгольское государство и его правители как бы заполнили собой место, принадлежавшее ранее Византии и ее императорам и теперь временно пустовавшее. Восстановление Византийской империи только закрепило вновь сложившуюся реальность, поскольку басилевсы и Константинопольский патриархат вступили с Ордой в союзнические отношения и тем самым легитимировали положение этого государства в Восточной Европе, и в том числе зависимость от него русских земель. Наименование ханов Орды царями вытекало, разумеется, не из того, что после 1204 г. русская мысль искала, кого бы теперь назвать царем, а из реального политического статуса Джучидов, подчинивших не только Русь, но и другие государства, поставивших на службу себе их правителей и обложивших данью население».

Следует, однако, учитывать, что между падением Константинополя в 1204 г. и установлением татарского ига прошло почти полстолетия и на Руси за этот период произошли значительные изменения в практике использования царского титула и в традиции отношения к нему, к его мистико-символическому наполнению. В связи с падением Царьграда царский титул на некоторое время утрачивает для русских князей свою внешнюю привлекательность. Конечно, это не говорит о том, что в это время на Руси вообще падает интерес к титулатуре. Скорее наоборот, чему служит систематическое употребление определения «великий князь», который превращается в титул самых могущественных князей. Снижение интереса к царскому титулу связано с общим снижением авторитета царской власти ввиду утраты Византией политического могущества. Царский титул еще не рассматривается на Руси как символ власти самодержца, несущего особую миссию быть охранителем единственной и универсальной православной христианской цивилизации. Но к этому пониманию неумолимо подводит русских князей сама логика политических событий того исторического периода. Особым регионом, где царский титул не только не утратил своего значения, но и обнаружилось явное стремление князей использовать его сначала в смысле преемственности именно политического могущества бывшей Ромейской империи, была Галицко-Волынская Русь.

«Исследователями давно замечено, что, в то время как летописи Северо-Восточной Руси и Новгорода полностью уклоняются от какого-либо применения царского титул к русским князьям, в Галицко-Волынской летописи, напротив, царский титул на протяжении всего XIII в. применяется как к галицким, так и к волынским князьям, чего ни разу не было отмечено в предшествующие столетия».

И здесь мы можем сделать одно важное заключение. В то время как галицкие князья «осваивают» внешнюю атрибутику могущества царской власти, на северо-востоке Руси князь Александр уже чутко уловил необходимость духовного наследия Византии, которое, по большому счету, оказалось невостребованным ни Болгарией, ни Сербией, ни Галичем, хотя определенные предпосылки для этого у перечисленных славянских земель были. Речь идет о созидании централизованной государственности как нерушимого оплота истинной веры, государственности — ковчега для хранения православия в эпоху, когда оно, казалось, переживает время трагического заката, если не гибели вообще. Но в этой связи мы не можем и недооценивать определенные шаги в этом направлении, предпринятые и галицкими князьями. И использование царского титула ими, по сути предвосхищая, предопределяет становление на Руси царской самодержавной власти, без которой и задача государственности как ковчега истинной веры, государственности Третьего Рима быть не могло.

«Итак, в Галицко-Волынской летописи царским титулом отмечен прежде всего Роман Мстиславич, родоначальник династии галицко-волынских князей. Обращаясь к сыну Романа Даниилу, летописец восклицает: Его же (Даниила) отецъ (Роман Мстиславич) бе цесарь в Роускои земли, иже покори Половецькоую землю и воева на иные страны все».

Использование царского титула продолжается и в дальнейшем. Летописец, описывая приготовления к погребению племянника Даниила Романовича Владимира Васильковича, свидетельствует о приготовлении погребения по царскому чину. «Княгини же его (с слу)гамии дврьными, омывшее его и увиша и оскамитомъ со круживомъ, якоже достоитъ цесаремъ, и возложиша и на сани, и повезоша до Володимеря».

Мы с уверенностью можем констатировать, что Владимир Василькович и при жизни пользовался царским титулом. Этому есть красноречивые свидетельства. «В колофоне списка "Паренесиса" св. Ефрема Сирина, выполненного для тиуна Петра, одного из приближенных князя: Въ лето сеемое тысяще написашася книгы сия при цесарстве благовернаго цесаря Володимеря, сына Василкова, унука Романова, боголюбивому тивуну его Петрови».

Помимо приведенных примеров, где царский титул непосредственно применялся к галицко-волынским князьям, известно и применение его в Галицко-Волынском летописании и по отношению к другим русским князьям. «В Галицком списке "Повести временных лет", вошедшем в состав Летописца Переяславля Суздальского, весь текст летописи озаглавлен: "Летописецъ Рускихъ царей". О вокняжению в Киеве Олега в 882 г. здесь сказано так: "И седее Олегъ, княжа и царствуя въ Киеве". Здесь также встречается весьма необычное употребление глагола "царствовати" в значении "прозываться": "...нача царствовати Русская земля"».

Здесь, конечно же, нужно сделать ряд уточнений. Необыкновенно важно и интересно, что летописцы Галицкой Руси ретроспективно начинают осмысливать Русскую историю как историю становления царства, не просто независимого государства, а именно царства, чей статус равен царству ромеев и царству немцев, то есть Священной Римской империи. И именно в этом разрезе надо понимать и замену летописного «прозываться» на «царствовати». Летописец ведь имел в виду, что со времен похода Руси на Царьград при Аскольде в 860 г. Русь заключила с империей договор как равноправный политический субъект. Для летописца это было актом признания Византией государственности на Руси. Для Галицкого летописца это был акт признания равноправного политического контрагента, который естественным образом должен был, по мысли автора XIII века, обладать достоинством истинного царствия. Так закладывались идеологические основы того мировоззрения, которые уже на землях Суздальской Руси воплотятся в идею Третьего Рима. А.В. Майоров приводит и иные свидетельства использования царского титула в галицкой летописной традиции. «В трех грамотах, составленных от имени Галицкого князя Льва Даниловича (1264 — ок. 1301), оригиналы которых не сохранились, термин "царь" применен к киевскому князю Владимиру Святославичу (980 — 1015). Мотивируя свое решение о земельных пожалованиях в пользу церкви, князь Лев ссылается на своего далекого предка: "...яко прадедъ нашъ царь великыи Володимиръ придал митрополитомъ". Упоминание в этих грамотах также митрополита Киприана позволяет предположить, что они были созданы не ранее конца XIV в.».

Однако можно смело утверждать, что в данном случае речь идет о продолжении определенной традиции. Что касается Романа Мстиславича, то его летописцы называли цесарем Русской земли. Такая формула сопоставима только с титулом крестителя Руси князя Владимира, которого русские книжники XIV—XV веков называли «царь русскии», «царь Руския земли». Например, в «Задонщине» (по Синодальному списку) великий князь Димитрий Донской поминает своего «прадеда князя Володимеря Киевьскаго, царя Русскаго». Важно подчеркнуть и еще один принципиальный момент. «Термин "царь" в практике его применения в Древней Руси никогда не сочетается с определением "самодержец" ("самовластец"), использовавшимся в титулах византийских императоров и московских царей. И снова единственное исключение приходится сделать для Романа Мстиславича: Галицко-Волынская летопись, правда, в разных местах, называет его и царем, и самодержцем».

Царский титул, применявшийся на Руси в отношении князей, едва ли подразумевал под собой весь комплекс атрибутов императорской власти, как это было в отношении Византийской империи. Но в отношении князя Романа мы имеем дело с наметившейся преемственностью по отношению к полному комплексу атрибутов самодержавной власти и их осмысления.

«Царский титул подразумевал особое место древнерусских князей в церковной иерархии, их право влиять на выбор новых епископов, участие в канонизации святых, особую роль в церковном богослужении. В соответствии с усваиваемой на Руси византийской религиозной доктриной, высшее призвание царя — быть в ответе за спасение своих подданных. Резюмируя многочисленные свидетельства о значении, придаваемом в Древней Руси царской власти, В.А. Водов приходит к следующему выводу: природу царской власти, которой периодически наделяются русские князья, следует искать не в области политики, а в религиозной и церковных сферах. Именно по этой причине русские князья продолжают время от времени называться "царями" даже после установления политической власти татарских "царей": очевидно, что они не могли отречься, оказавшись в подчинении у языческого хана или хана-мусульманина, от духовной ответственности, которая устанавливалась византийской традицией. Важно подчеркнуть, что и с точки зрения этой основополагающей функции царской власти Роман Мстиславич опять-таки представляет скорее исключение в сравнении с другими князьями Древней Руси, наделяемыми царским титулом. В случае с Романом царский титул выступает исключительно в своем светском (имперском) значении: Роман Мстиславич потому был "цесарем", что, по словам летописца, он не просто княжил в Русской земле, но также был победителем и завоевателем других стран ("иже покори Половецькую земли и воева на иные страны все"). В этом отношении Роман подобен монгольским ханам, завоевавшим статус царей благодаря своим победам над многими странами. В отношении ханов царский титул на Руси также применялся исключительно в светском, секулярном смысле. Летописец сам сравнивает власть Романа Мстиславича, "Цесаря в Рускои земли", с властью хана Батыя, установившейся на Руси рослее монголо-татарского нашествия. Рассказав об унижениях, которые довелось испытать сыну Романа Даниилу во время посещения ханской ставки, летописец горько сетует на то, что отныне Даниил уже не может "принять чести" своего отца, отведав "злой чести татарской". По словам летописца, сыновья Романа — Даниил и Василько, — хотя и продолжали "обладать Русской землей" — Киевом, Владимиром и Галичем, — но, признав себя вассалами и данниками хана, не могут более считаться царями в полном смысле этого слова...»

В XII веке в Смоленске также сложилась традиция наделять местных князей царским титулом. В «Похвале князю Ростиславу Мстиславичу» говорится, что Ростислав за свои добродетели был удостоен от Бога «царствовати в всеи Рускои земли». Здесь обращает на себя внимание очень важный момент, связанный с пониманием на Руси того мистического смысла царской власти, который будет столь характерен для эпохи уже Московского царствия. Власть царская имеет своим источником не родовые обычаи, не опирается на юридическое право. Она от Бога! Очень важно и то, что смоленский князь признается государем всея Руси. В упоминаемом нами выше случае с употреблением царского титула по отношению к князю Владимиру Васильковичу заслуживает внимания тот факт, что изменяется не только содержание царского титула, но и его форма. Царский титул племянника Даниила Галицкого утратил свой прежний детерминант, придававший ему общерусское значение — «цесарь в Рускои земли», который мы видели у его деда Романа Мстиславича и у Ростислава Мстиславича Смоленского. И потеря этой детерминанты заслуживает особого нашего внимания.

«Использование в царском титуле Романа Мстиславича детерминанта, связывающего его с Русской землей, — цесарь в Рускои земли, — еще один важный след, который, как нам представляется, указывает на возможный источник заимствования такого титула. В отличие от большинства других случаев применения царского титула в Древней Руси, так или иначе связанных с византийской доктриной о природе верховной власти, титул Романа, на наш взгляд, в большей мере находит соответствия в практике присвоения царского титула правителями славянских государств на Балканах, добившихся независимости от Византии. Так правители Болгарии и Сербии, добившись в конце XII в. фактически полной независимости от Византийской империи, сами приняли царские титулы, которые отличались от универсального титула вселенского императора обязательным прибавлением детерминантов, отражающих национальную принадлежность, — "царь болгар и влахов" и "царь сербов и греков"».

И здесь необходимо подчеркнуть, что эта национализация царского титула открывает новую эпоху самосознания православных народов. Отныне не вселенская империя — нерушимый оплот православия, а таковым становится отдельный народ, представляющий на определенном историческом этапе всю полноту Церкви, являясь одновременно и наследником Византии, и национальным государством, где вселенская полнота становится национальным признаком. Полноты и концептуальной завершенности данная доктрина достигнет в Русском царстве при Василии III.

«Использование в титуле Романа детерминанта, отражающего его национальную принадлежность, нашло отражение не только в русских, но и в иностранных источниках. Весьма показательно, что в западноевропейских государствах галицко-волынский князь воспринимался не в качестве князя какой-либо из русских земель, а как правитель всей Руси, носивший королевский титул. Об этом свидетельствует применение к нему королевского титула с прибавлением детерминантов, указывающих на общерусский характер власти Романа... Применение к Роману Мстиславичу королевского титула в западноевропейских источниках означает, что в Западной Европе, Германии и во Франции, его должны были воспринимать как верховного правителя Руси, стоящего над другими русскими князьями. Назвать Романа царем (императором) было невозможно без соответствующей санкции Рима: в средневековой католической Европе мог существовать только один законный император — правитель Священной Римской империи, воспринимавшийся как преемник западноримских императоров, а также правителей империи Карла Великого. В то же время использование титула король Руси для обозначения наиболее могущественного из русских князей, по-видимому, было допустимо и без специальной санкции».

Похожее положение сложилось на Балканах в XIII—XIV веках. Правители Болгарии и Сербии пользовались царским титулом, не получив на него санкций византийского императора или римского папы. «Еще в VII в. принявший титул "басилевса ромеев" (то есть римлян), византийский император считал себя главой "вечной" и "единственной" Римской империи, и никакого другого императора в мире быть не могло. Императорский титул, который присвоили себе германские короли, рассматривался в Византии с гневом и презрением. Как рассказывает Луитпранд Кремонский, в 968 г., когда в Константинополь прибыли легаты папы Иоанна XIII с письмом к "императору греков" Никифору II Фоке (963—969), в котором папа отзывался об Оттоне I как "об августейшем императоре римлян", византийцы не могли сдержать своего негодования, назвав папское послание "гнусностью" и "дерзостью", а упомянутого в нем Оттона — "нищим варваром"».

С учетом этого надо отметить, что самовольное принятие болгарским правителем титула «басилевса болгар и ромеев» или сербским правителем Стефаном Душаном (1331—1355) титула «царя сербов и греков» означало не столько стремление к равенству с императором Византии, сколько претензии на сам константинопольский трон. К концу правления Романа Мстиславича на Балканах сложилась политическая обстановка, которая не требовала от обладателя царского титула, чтобы он непременно был претендентом на византийский престол. Падение Царьграда в 1204 г. привело к распаду «вечной» и «неделимой» Римской империи. На византийских землях возникли новые государства, правители которых присвоили себе титул императора. Возникли империи: Латинская, Никейская, Трапезундская и Фессалоникийская. Титул «басилевс», или «царь» в славянских странах, стал достоянием сразу нескольких независимых властителей. «В правление царя Ивана II Асеня (1218—1241) в Болгарии сформировалось преставление о том, что с распадом Византийской империи вселенская власть басилевса разделилась на части, к болгарским правителям перешла царская власть на Западе (то есть на Балканах), в то время как на Востоке (то есть в Малой Азии) царствовал Никейский император. Очевидно, подобные представления получили распространение и в Сербии».

Несомненно, что почти одновременно это же представление укрепилось на Руси ввиду теснейших культурно-исторических связей со славянскими государствами византийского цивилизационного круга. В начале XIII века бытовали титулы «царь в Рускои земли» и «самодержец всея Руси». И этот царский титул на некоторое время закрепился за правителями Галицко-Волынской Руси. «Использование определения "самодержец" (встречающееся на Руси и в Болгарии с XI в.) само по себе могло указывать лишь на единоличного правителя независимой страны, не будучи непременно связанным с царским достоинством. Однако присвоение таким правителем обоих составляющих титула византийского императора — царь и самодержец, — очевидно, должно было свидетельствовать о претензии на значительно большую (если не на всю) полноту власти, принадлежавшей басилевсу, которой в реальности не обладали даже самые могущественные русские князья».

Но говорить о том, что идея использовать «вакантный» царский титул пришла на Русь с Балкан или явилась абсолютным новшеством во времена Романа Мстиславича, мы не можем, имея в виду легенду о дарах Мономаховых князю Владимиру Мономаху, легенду позднюю, но отражающую если не и целиком, то все же определенные реалии периода княжения Владимира Мономаха в Киеве, по крайней мере, восприятие этого легендарного наследия русскими людьми еще до монгольского нашествия. Реалии этого предания, подвергнутые историческому анализу, в последние годы свидетельствуют о древней и вполне правдоподобной основе в легендарном факте передачи царских регалий Владимиру Мономаху как национальному самодержцу единой Русской державы византийским императором. Эта легенда, ставшая прелюдией к оформлению официальной идеологии «Москва — Третий Рим», заслуживает подробного изложения исходя из той обоснованной косвенными фактами догадки, что в своей основной событийной канве предание это могло иметь хождение во времена ближайших предков Александра Невского и его самого. Отчасти в пользу этого суждения могут служить факты достаточно широко в среде Рюриковичей распространенного убеждения в принципиальной легитимности взгляда на себя как на законных наследников Второго Рима. Причем эта идеология зарождается не только при московском дворе, что необходимо подчеркнуть особо.

«В 1453 г. в Твери было составлено "Слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче". Оно, наряду с современным ему "Летописцем княжения Тферского", является самым значительным источником для изучения времени княжения Бориса. Это не только памятник ярко панегирический, но исключительный по программе, отразивший местные идеи государственной централизации и объединения. Поскольку ретроспектива Царьград, "Второй Рим", Тверь, "Новый Рим", есть центральный стержень сочинения, общественно-политическая платформа программы не вызывала и не вызывает сомнений. Тверской князь, "второй Константин" — единственный достойный наследник Византийской империи, ее роли в мировой истории. Эти идеи сочетаются с особым, отличным от московской реакции на события 1453 г., отношением к Царьграду как оплоту православия. За ним... скрыт политический смысл: нежелание признавать независимое от патриарха <Константинопольского> положение московского митрополита и тем самым прямую и окончательную зависимость Твери от Москвы в церковном отношении».

Принципиально важно отметить, что именно в этот период в Твери начинают чеканку монеты с двуглавым орлом. То, что этот символ на Руси уже с XIII столетия воспринимался в качестве имперского символа Царьграда, сомнений не вызывает. Мы указали на его закономерное появление именно в качестве определенной претензии на имперское наследие в Галицко-Волынской Руси при князе Данииле. В Новгороде этот символ мы можем видеть на фреске 1380 г. из церкви Спаса на Ковалеве, где двуглавый орел золотого цвета изображен на плащах святых князей Бориса и Глеба. На фреске орел подчеркивал их царское происхождение, которое они наследовали через супругу святого князя Владимира Анну, сестру ромейских императоров. Возможно, новгородская фреска отражает традицию использования этого имперского символа на Севере в более ранний период. Безусловно, во времена Александра в Новгороде не могли не знать, что этим символом стали пользоваться в Галиче. Мы не будем рассматривать вопрос, от кого была заимствована сама идея двуглавого орла как символа вселенской империи. Быть может, в самой Византии этот символ только при последних Комнинах стал использоваться в вышеуказанном геральдическом смысле. Но в Европе он использовался в данном геральдическом смысле вскоре после взятия крестоносцами Царьграда.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика